Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман
Шрифт:
– Поэтому мы имеем культуру снобов и задротов, Роланд.
Неодобрительные взгляды чиркнули по Артуру.
– Вопрос: кто – кого, – с вкрадчивой улыбкой сказал Роланд. – Тебе не нравится? Ты что такой напружиненный?
– Не люблю, когда много народу… – Артур посмотрел на брата, из которого мелкими крупинками высыпался смех. – Что?!
– Расслабься! – подмигнул Роланд.
– Сейчас я тебе врежу! – мирно сказал Артур, обозначая границы юмора.
За те три месяца, что прошли со смерти их отца, эту фразу Роланд слышал от брата часто. Правда, Артур почти никогда не выполнял своего обещания.
Братья Цоллерны жили теперь
В большой старый дом они раньше приезжали погостить, навестить родителей, а сейчас поселились в нем и скоро поняли, что соскучились друг по другу, и оба хотят сохранить дом, хотя расходов на него гораздо больше, чем на отдельные квартиры. Смерть Бернара снова срастила их, наполнила новой силой их дружбу, очень крепкую когда-то, несмотря на разницу в семь лет, которая теперь была мало заметна, и которую подчеркивал только Роланд, а Артур добродушно принимал. Когда он стал каждый день общаться со старшим братом, у него заскрипели мозги, поскольку разговоры, которые велись меж ними, вынуждали его думать о вещах, прежде его совершенно не интересовавших. Он регулярно выслушивал лекции Роланда по разным вопросам культуры – редко какая домашняя трапеза без них обходилась. Артур, с детства немногословный, был добросовестным слушателем. Правда, в голове у младшего Цоллерна от всего, что пытался впихнуть в его сознание старший брат, разбухала страшная каша, он честно пытался в ней разобраться, но часто попадал впросак. Ему было от этого очень весело, и он сам иногда начинал какую-нибудь словесную партию с Роландом, чтобы проверить, сколько он в ней протянет.
Толпа собралась большая, и братья оказались почти в самой ее середине. Порой людская масса, будто единое существо мощно вздыхала, и тогда отдельным ее частям приходилось туго. Артура при очередном таком вздохе несколько продвинули вперед, но левую руку он не успел высвободить и ее зажало между чьими-то телами, да вдобавок какой-то молодец втерся рядом с ним, еще больше сдавливая его кисть. Беспокойный юноша совершал странные движения.
– Молодой человек, вам тут удобно стоять? – поинтересовался Цоллерн-младший.
– Да-да, – пробормотал тот, не поворачиваясь к Артуру, – не беспокойтесь, пожалуйста, мне очень удобно.
– А мне – нет, извините! – Артур наконец смог немного развернуться и высвободить руку.
Неожиданно он рявкнул настолько громко, что стоящие рядом вздрогнули.
– Так!
Артур начал озираться в поисках недавнего соседа.
– Он стащил мой перстень! – шепнул он брату.
Оглядывая толпу, Цоллерн-младший пытался понять, куда идти. Дальше от сцены было свободней, Артур протиснулся туда, он увидел у фонтана кого-то похожего на воришку, подошел, стараясь не спугнуть. Это действительно был он – стоял и рассматривал добычу.
– Какой красивый перстень! – тихонько сказал Артур, остановясь за его спиной.
– Это фамильная драгоценность, старинная печатка с головой медведя, она передается по наследству от отца к сыну, от сына к внуку, от внука… – тут он умолк, поняв, кто рядом с ним стоит.
– Да, – Артур положил руку ему на плечо, и тяжесть этой руки не предвещала ничего хорошего. – Все верно. Я только немного дополню: это моя фамильная драгоценность. Так что снимай. Он тебе великоват. – Артур забрал перстень и надел на руку. – И больше мне не попадайся!
Отойдя на несколько шагов незадачливый преступник обернулся.
– Еще увидимся! – бросил он.
– Даже так? – Артур с интересом смотрел ему вслед.
Возвращаться в толпу ему не хотелось, но он знал, что Роланд ждал этого представления, поэтому начал пробираться обратно, бормоча по сторонам «Извините, пожалуйста, у меня там брат остался».
Вокруг Артура задвигались, послышался голос флейты, затем жуткие подвывания струнных и лязг кастрюльных крышек. Флейтист словно разгонял людей своей дудкой, а вслед за ним шли остальные музыканты и актеры. Артур пошел за последним по образовавшемуся проходу, разглядывая артистов, и слушая их гимн.
Не стыдись толпе певец протягивать руки -
Станет весело, когда смеются медяки!
Звонче медных пятаков мало что звенит,
Разве только гул хлопков, что в ушах стоит.
Лучший критик зритель твой – и меток и зубаст.
Сердцем чувствует народ, он промаха не даст.
Если песня хороша, это слышит всяк,
Кто с грошом и без гроша, богатый и бедняк.
Так возьми же свой пятак, купи себе вина!
Нету истины нигде, но может в нем она.
Эту мысль уже давно проверяет мир,
Будь же с миром заодно – заходи на пир!
«В нем есть некоторое кривляние, но написали его от сердца», – Артур даже позабыл высматривать брата, но тот сам увидел его и схватил за рукав.
– Нашел?
– Да.
– Хорошо, похоже, начинается, – сказал Роланд, – «Игра о святом Николае» – один из лучших мираклей начала 13 века, там крестоносцы, сарацины… порубят друг друга, а потом все неверные обратятся в христианство. А вот что такое «Господин и слуга» – может быть, раннее моралите или малоизвестное, не знаю…
Но Артура окончание песни интересовало больше, чем историческая справка.
Не печалься зря, покуда жизнь тебе легка!
Раньше времени не плачь – сама придет тоска.
Ты заметишь: медяки больше не звенят,
Смолкли публики хлопки – только стук лопат.
Вот тогда в последний раз ты гимн споешь судьбе,
И старуха смерть сама похлопает тебе!