Обсидиановый нож (сборник произведений)
Шрифт:
— А, это вы… Что вам здесь нужно?
Милиционер шел по мостовой, придерживая полевую сумку.
— Не знаю, — сказал Василий Васильевич. — Как называется этот кинотеатр?
Милиционер смотрел на него с непонятным выражением в глазах:
— Кинотеатр? Пойдемте-ка отсюда…
Лейтенант бросил папироску и уже приготовился взять его за локоть, но тут дверь открылась, и целая толпа сразу выскочила на мостовую и окружила Василия Васильевича.
— Пойдешь под суд, — сказал Терентий Федорович.
Римма Ивановна вздохнула и ответила:
— Вместе с вами, директор.
— Я в уголовщине не повинен, почтеннейшая…
— Ну, Терентий
— Молчать! Гнать тебя надо из врачебного сословия! Девчонка!..
Римма Ивановна вздохнула в трубку. Вздох был усталый и виноватый, и Терентий Федорович смягчился.
— Где он сейчас, твой кассир?
— Спит в лаборатории.
— Опять гипноз? — прямо-таки взревел директор и, не дожидаясь ответа, приказал: — Ждите. Через полчаса приеду.
Он тут же опустил трубку, чтобы не слышать вздохов Риммы Ивановны; посмотрел на часы. Шесть тридцать утра — Давид Сандлер с шести за работой, к восьми тридцати отбывает в свою клинику, следовательно, ловить его надо сейчас. Он снова взял трубку и услышал встревоженный голос Рахили Сандлер.
— Рушенька, — льстиво и решительно сказал Терентий Федорович. — Да, это я, и совершенно ничего не случилось. Давид работает, конечно? Пригласи его к аппарату… ничего, совершенно ничего не случилось… экстренная консультация… хорошо, перезвоню.
Он выждал две минуты, пока Рахиль перенесет аппарат в кабинет — у Сандлеров телефонные штепсели в каждой комнате.
— Давид? Слушай, Додик… и не подумаю оставлять тебя в покое. Одевайся, почисть сюртучок веничком… да помолчи! Через четверть часа я заеду за тобой, да, очень важно. Выручай.
Он выглянул в окно — машина чинно стояла двумя колесами на тротуаре. Каждое утро он удивлялся, увидев ее на месте, — рано или поздно она сломается, наконец, и он сможет ходить пешком. Сегодня же пойдет обедать на своих двоих. Без прогулок — в его-то годы!
— Юбилеи, — проворчал Терентий Федорович. — «Тот, чей сегодня юбилей, мне всех других друзей милей…»
В этом году им с Давидом исполнилось по семидесяти пяти лет.
Постукивая тростью по лестнице, и отпирая машину, и прогревая двигатель, он готовился к тяжелому, длинному дню — ох, в недобрый час он согласился на директорское кресло!
…Он предвидел неприятности уже тогда, когда в подвале его института появилась новая табличка: «Лаборатория электрогипноза» — в несчастливом соседстве со студией кинолюбителей. У него были принципы. Одним из первых значился: «Только молодость способна на истинное творчество». В соответствии с этим правилом он и подписывал им ассигнования — немного, очень немного, скромно. Он разрешил им работать по ночам. Студентам-медикам, студентам-психологам, молодым инженерам. Отпустил к ним Римму — очень, очень способная девочка и красавица! Талант в сочетании с обаянием. Он знал, что молодые инженеры, энтузиасты, все поголовно влюблены в молодую начальницу и что окрестные радиоинституты платят тяжелую дань новой лаборатории. Хитростью, просьбами, обаянием они собрали в своем подвале такое количество электронного оборудования, что пришлось нанять нового завхоза, отставного флотского радиста. И спустя пять лет, когда «электронный гипнотизер» по всем критериям перекрыл любого живого и Римма Ивановна закончила докторскую диссертацию, тогда начались неприятности.
К тому времени лаборатория захватила уже весь подвал, оставив место лишь для киностудии. Возможно, это соседство и навело их на мысль — снять экспериментальный гипнофильм под названием «Транслятор
Точно через пятнадцать минут он подъехал к Сандлерам. Главный психиатр республики стоял у подъезда, задрав массивную голову, и оглядывался с крайним недовольством.
— Что случилось, Терентий?
— Садись, Давид, расскажу по дороге, — он перебросил трость на заднее сиденье.
— Никогда не езжу рядом с шофером, — сказал Сандлер.
— Садись, садись… Слушай. Нынешней ночью Римма Ивановна с компанией решили испробовать гипнофильм на неподготовленном пациенте. Заманили какого-то кассира с улицы…
— Возраст?
— Около пятидесяти.
— Дебил?
— Господь с тобой, Давид! Нормальный обыватель.
— Почему же такое легкомыслие? Зачем пошел?
— Обманом завлекли, убедили его, что в здании института кинематограф.
Сандлер гулко засмеялся.
— Смешно и грустно, Давид. Он вообразил себя Бронгом. Якобы он и есть ретранслированный ученый, понимаешь?
— Ein grossischer Skandal [4] , — сказал Сандлер. — Криминал налицо… Посмотрим, что можно сделать, старый хитрец.
4
Огромный скандал (нем.).
Терентий Федорович пожал плечами. Почему же хитрец? В таком щепетильном деле естественно заручиться поддержкой сановного друга.
— Я запретил им предпринимать что-либо до нашего приезда. Пока что он спит.
Они вышли из машины и в полутемном вестибюле миновали кабинку вахтера, в которой прошлым вечером сидела Олечка — Симплиция, изображавшая кассиршу. Об этой подробности профессор уже слышал, но про балаган с «узнаванием» около кассы ему не рассказали — не осмелились. Прошли через конференц-зал — экран еще не успели убрать со сцены. Было слышно, как ночная вахтерша запирает за ними входную дверь, придурковато хихикает — бывшая пациентка, так и прижилась в институте.
— Богадельня, — сказал Терентий Федорович.
Еще по-ночному тихо было в здании. Из вивария доносился смутный лай собак и визгливое уханье двух шимпанзе. Но когда они подошли к подвальной лестнице, раздались громкие голоса и навстречу выбежала бледная Римма Ивановна. Увидев начальство, остановилась — слезы брызнули из глаз.
— Ein grossischer Skandal, — величественно повторил Сандлер. — Успокойтесь, коллега. Образуется, как сказал Лев Толстой…
— Все пропало, — всхлипнула Римма Ивановна. — Он проснулся и ушел через черный ход, через двор…