Объяли меня воды до души моей...
Шрифт:
— Ладно, хватит об этом, — отрезал Тамакити, поморщившись. — Дам тебе динамит. Сколько нужно-то? Подложишь слишком много — машину разнесет на куски, да и тебя самого зашвырнет черт знает куда...
— Боишься безумия? — насмешливо спросил Красномордый.
Тамакити, который раньше остро реагировал даже на безобидные насмешки Красномордого, спокойно встал и пошел в бункер за динамитом.
— Он на все согласен, лишь бы не требовали его драгоценные гранаты, — тихо сказал Такаки.
— Не будь Тамакити, мы бы давно остались без боеприпасов, и полицейские, отделав нас дубинками,
— Думаешь взяться за дело, когда стемнеет? — спросил Исана.
— Нет, ждать до ночи нельзя, — ответил Красномордый чуть ли не испуганно. — Если им удалось убедить общественное мнение, что надо освободить заложников, значит, скоро начнут наступление. Забросают убежище дымовыми шашками, тогда я и выберусь отсюда.
— Но они наверняка будут стрелять газовыми пулями, и тебе придется туго.
— Надену костюм для подводного плавания, глаза прикрою маской, и слезоточивый газ мне нипочем, — заявил Красномордый. — Попробую нырнуть в мутное море, где вокруг не видно ни зги.
Он с присвистом сделал глубокий вдох, как пловец перед погружением. Мощный вдох его разнесся по всему убежищу, но Дзин не испугался и даже внимательно посмотрел на губы Красномордого, словно вылетевший из них звук был пением неведомой птицы. Этот взгляд заставил подростка покраснеть от радости.
— Дзин, это человек. Этот звук издал человек, — сказал Красномордый, выдыхая воздух.
Когда члены команды, отправив Инаго с Дзином в бункер, вернулись в рубку, Доктор, наблюдавший за происходящим через бойницу и слушавший радио, сообщил Исана:
— Ваша жена собирается приехать уговаривать нас. Ее ждут с минуты на минуту. У ограды автозавода находится штаб полицейских сил, и на пресс-конференции она сказала, что направляется туда, чтобы переубедить нас. Это передали по радио.
— А о нашем требовании предоставить корабль она говорила что-нибудь?
— Ни слова. Не сказала даже, что, как мать, просит полицию любыми средствами спасти заложников. Хотя наводящий вопрос был задан. Она ответила, что народ не должен склоняться перед насилием, пусть это и повлечет за собой отдельные жертвы. Короче, она из тех политиканов, что зовутся ястребами. Я, правда, не уверен, она ли это была, хотел пойти за вами. Но подумал, а вдруг они неожиданно пойдут в атаку, и остался.
— Моя жена — достойная ученица одного прожженного политикана. Хочет небось доказать избирателям, что из нее выйдет истинный политик...
— А может, избирателей больше впечатлил бы трогательный призыв страдающей матери, чей ребенок взят в качестве заложника? — спросил Такаки.
— В ней чувствуется американская школа, — ответил Исана. — Хочет воздействовать на избирателей, так сказать, чистыми методами. Мне это больше по душе.
— Интересно, какие условия она выставит? Что ж, подождем — увидим. Во всяком случае, если вместо стандартных фраз начнутся уговоры, это уже шаг вперед, — сказал Такаки. — Пусть с нами вступит в переговоры даже самый отъявленный ястреб, все как-никак уступка.
— Моя жена, должно быть, не верит, что мы с Дзином — заложники. Она понимает, что я ваш единомышленник. Кстати, она об этом не говорила? Если нет, значит, у нас еще есть надежда.
— А как она думает приблизиться к нам, чтобы начать переговоры? Тоже на машине «скорой помощи»?
— Нет, вряд ли, — сказал Такаки. — На «скорой помощи» они отправляют в тыл пострадавших полицейских, демонстрируя на весь мир заботу о стражах народных интересов. Скорее всего, прикатит на полицейской машине.
— Тогда для прикрытия они начнут обстрел дымовыми шашками и газовыми пулями, — с надеждой сказал Красномордый. — Этим-то я и воспользуюсь...
Бойницы в рубке были снова как следует заделаны. Оставив на третьем этаже наблюдателем Такаки, все спустились вниз и помогли Красномордому облачиться в костюм для подводного плавания. Одновременно велись необходимые приготовления в прихожей — обставлялась как бы сценическая площадка, откуда Красномордый должен был начать представление. Делалось все не ради него, а для защиты остающихся в убежище — на этом настаивал сам Красномордый. Как только он выскочит наружу, дверь снова должна быть забаррикадирована обломками железобетона. И сейчас их нагромождали в виде башни — обрушив ее одним толчком, можно было сразу завалить дверь...
— А вдруг тебя заметят у самой двери? Мы ведь ее завалим и быстро открыть не сможем, — спохватился Тамакити.
— Если заметят, я все равно не вернусь. Они небось сразу откроют по двери огонь газовыми пулями, — сказал Красномордый. — Тем более ее нужно срочно забаррикадировать.
— Сам говоришь: если заметят — конец. Может, лучше ничего не затевать? Ну доберешься, а дальше что? — проворчал Тамакити. — Это ведь чистое...
— Чистое безумие. Да? Я ведь сказал: именно поэтому дело, возможно, и выгорит, — заявил Красномордый.
Три часа тридцать пять минут. В убежище снова полетели дымовые шашки и газовые пули. Бойницы, выходившие на винтовую лестницу, заволокло белым дымом, стало темно, как под водой. Красномордый поправил маску и с шумом вобрал в себя воздух. Дверь открылась, и он выскочил наружу. В полосах света, как во время ливня при ярком солнце, ползли по земле густые белые, как пар, волны. Согнувшись, будто нырнув в воду, растворился в них Красномордый. Дверь тут же захлопнулась. Клубы слезоточивого газа успели все же ворваться в убежище и как злобные твари набросились на подростков. Они кашляли, задыхались, обливались слезами, глаза невозможно было закрыть: сразу начиналась нестерпимая резь.
— Не трите глаза, — предупредил Доктор. — Не трите, слышите. Это газ CS; пока не промоете глаза, не смейте к ним прикасаться...
— Хорошо бы забраться в бункер, но боюсь, открыв люк, напустим туда газа. Пожалуй, Дзину не следует дольше оставаться здесь, — с трудом произнес Доктор и снова закашлялся.
Никто не мог даже ему ответить. Все прислушивались к тому, что происходит за стенами убежища. Кашляя и хрипя, Доктор продолжал:
— Если газ CS попадет Дзину на кожу, я возьму его на руки, выйду наружу и сдамся. Союз свободных мореплавателей не вправе обрекать ребенка на такие страдания. Иначе я отказываюсь от обязанностей корабельного врача...