Обязан жить. Волчья ямаПовести
Шрифт:
— Нами были проведены исследования полета пуль, которыми был убит Павлюк. Ранения все сквозные. Естественно, можно предполагать, что есть возможность их найти. В некотором отдалении от Павлюка тянулся высокий плетень. Плетень мы разобрали по веткам. Снег вокруг него просеяли… пропустили через пальцы каждую снежинку. Безусловно, работы велись в присутствии понятых. И не день, не два. В результате были найдены вот эти пять пуль. Пять выстрелов. Пять ран. Пять пуль. Все логично…
— Комментировать будет суд, — холодно прервала его судья. — Вы свободны…
— Суд удаляется на совещание!
— Встать! Суд идет!
…Глоба напряженно слушал звенящий голос — он падал на него словно с неба, слова оглушали, вызывая в душе ликующее чувство невероятного счастья.
— …Именем Советской Социалистической Республики Украины… Года… числа… Народный суд уезда… губернии… Признает…
В зале такая тишина, что Глобе кажется — в паузах между словами разверзаются бездонные пропасти. «Чего она медлит? Да говори уж… Господи, не тяни…»
— …Глобу освободить из-под стражи за неимением улик. Дело об убийстве Павлюка передать на дальнейшее доследование.
Тишина зала как бы разорвалась. Расталкивая людей, опрокидывая скамьи и табуретки, со всех сторон к Глобе начали пробиваться друзья и знакомые, они что-то кричали, возбужденно размахивали шапками, зажатыми в руках. Не обращая внимания на шум, судья и двое народных заседателей деловито собирали бумаги со стола, накрытого красной скатертью. Одни из милиционеров, охранявший ранее Тихона, весело сказал Глобе, молодо сверкая глазами:
— Ну и нервы у вас, товарищ Глоба… Они тут такую контру развели, а вы слушаете — и ни один мускул на лице не дрогнул.
Не ответив, Тихон одним махом переметнулся на ту сторону деревянного барьерчика и в несколько шагов достиг Мани, которая одиноко стояла у квадратной колонны и, улыбаясь, плакала.
Вместе со всеми, уже в шинели, подпоясанный ремнем, Глоба вышел из клуба кожевенного завода и, окруженный друзьями, направился к воротам. Рагоза посмотрел на него как-то многозначительно и, ничего не сказав, полез в нагрудный карман гимнастерки, вытащил что-то и протянул Тихону.
— Держи.
На ладони Глобы лежал маленький щиток с перекрещенными на нем серпом и молотом, когда-то снятый Кнышом с околышка его фуражки.
Рагоза чуть посуровел и проговорил, сдвинув брови:
— А Лазебник… Будем разбираться. Ему придется ответить — за он или против Советской власти.
— Минутку, — бросил Глоба и, оторвавшись от остальных, зашагал к сидящему на завалинке Михно. — Тот глядел, как идет к нему коренастый, затянутый в серое сукно человек, и палка, очищенная от коры, полированная ладонями до блеска. Дрожала в его пальцах все сильнее. Слезы текли по морщинистому лицу, застревая в седых волосах неровно подстриженной бороды.
— Вы зачем сюда пришли, дядько Иван? — строго спроси Глоба.
— Да вот… Думал, что если они тебя того… Так я тут.
— Не понимаю, о чем вы? — сердито перебил его Глоба. — Идите домой, вы совсем больной.
— Нет, — покачал головой дядько Иван. — Для меня только начинается.
— О чем вы?
— Это я того Павлюка, — тихо сознался дядько Иван. — Из того самого английского обреза… И ничуть не жалею.
— Кто об этом знает, дядько Иван? — устало спросил Глоба. — Не нашли того, кто Павлюка убил. И доказательств нет.
— Я убил, — упрямо нахмурился дядько Иван.
— Суд закончился.
— Нет, ты меня не понимаешь, — прошептал старик. — Закон должен знать, как то было на самом деле.
— Зачем ему, закону, лишние страдания — сердито перебил Глоба.
— Этот закон для меня не чужой… Народный закон, — убежденно проговорил дядько Иван. — Не может он мне вредного сделать. Накажет, но и поймет… А может, и простит.
— Считай, что уже простил, — возразил Глоба. — Идите миром. И забудьте все, что там было.
— Не можно так, Тихон, — задумчиво проговорил дядька Иван. — У нас люди как говорят? «Свет плоти — солнце; свет духа — истина». Закон должен знать правду. Только истинной правдой он будет жить. А тебе спасибо, Тихон, за все, добра ты людына.
Он неловко обнял Глобу, ткнувшись щекой ему в плечо, торопливо отпрянул, засуетился, отыскивая свою палку, и медленно зашагал к дверям народного суда. Глоба не отрываясь глядел на сутулую спину, обтянутую коричневой кожей дряхлой шубейки, на то, как дядько Иван тяжело поднимается по каменным ступеням.