Обыкновенные девчонки (сборник)

Ильина Елена Яковлевна

— Очень хорошо! — повторила Людмила Федоровна. — Посмотрим, что будет дальше.

Две следующие страницы были разделены тщательно вклеенным листом папиросной бумаги. Слева был нарисован старый, ветвистый клен. Справа наклеены широкий лапчатый лист, тонко срезанный кусочек коры, распластанная ножом веточка и полупрозрачная, нежно-зеленая двукрылатка, в которой прячутся семена клена.

На следующих страницах нашли себе место дуб, осина, береза, сосна, елка…

— Кто же из вас это придумал? — спросила Людмила Федоровна, разглядывая страницу

за страницей.

— Уж наверно Катя, — сказала Настенька Егорова, приподнимаясь на парте и стараясь издали заглянуть в альбом. — Она у нас такая выдумщица!

— Нет, нет! — Катя решительно замотала головой. — Это мы вместе!

— Да ведь Аня и рисовать-то не умеет!

— Ну и что ж такого? Рисовала я. А придумывали, собирали, сушили и наклеивали мы вместе. Аня даже больше, чем я. Это все было еще до того, как я в лагерь поехала. Я тогда у Ани на даче гостила.

— Отличная работа! — сказала Людмила Федоровна. — Альбом — прямо на выставку!

— А можно нам посмотреть? — закричали девочки. — Людмила Федоровна, дайте и нам посмотреть!

— Нет, подождите… Сначала скажи мне, Катюша: как этот альбом очутился в парте у Ани?

Катя удивилась:

— Да очень просто. Это я положила.

— Когда?

— Только что. Вот перед самым началом урока.

— А сегодня утром ты заходила к Ане?

— Нет. Не успела.

— А вчера вечером?

— И вчера не успела.

Катя смущенно опустила голову. Ей казалось, что Людмила Федоровна с упреком смотрит на нее и думает: «Хороша подруга! Собирали, сушили, наклеивали вместе, а подает работу одна, как будто Аня тут ни при чем!»

— Я ведь не знала, что она не придет, — словно оправдываясь, сказала Катя. — Когда я приехала из лагеря, мне захотелось опять посмотреть на наш гербарий, кое-что подрисовать. Вот я и взяла его у Ани на несколько дней. Думала — мы вместе подадим.

— Значит, ты не ходила к Ане? — тревожно переспросила Людмила Федоровна. — Ни вчера, Ни сегодня? Ну и хорошо, если не ходила.

— Почему?

— Аня серьезно заболела, — сказала Людмила Федоровна. — Мне вчера ее мама звонила. Ходить к Ане нельзя ни в коем случае!

Катя так и села на парту: «Нельзя к ней ходить. Заболела!»

На душе у нее стало беспокойно и невесело.

А ведь только что она была так рада, что Людмиле Федоровне понравился их альбом. Теперь эта радость как-то съежилась и потускнела. Аня-то ведь не узнает, что их похвалили…

Альбом переходил из рук в руки. Девочки ахали: «Ах, как хорошо! Ах, как красиво нарисовано! Людмила Федоровна, правда, березка у нее как живая?»

Людмила Федоровна улыбалась и кивала головой:

— Да-да, я же сказала: отличный альбом! Будет просто украшением нашего музея!

И вдруг с задней парты послышалось негромкое:

— Еще бы ей плохо рисовать!

Людмила Федоровна обернулась на голос:

— Ты хочешь что-то сказать, Клава?

Клава Киселева встала и, передернув плечами, начала тем же обиженным тоном, каким говорила про лекарственные травы Лены Ипполитовой:

— Ничего удивительного нет, что Снегирева умеет рисовать. Ей мама помогает. У нее мама художница.

Все зашевелились, зашептались. Одна Катя сидела неподвижно, словно и не слыхала, что сказала Клава.

— Ну, в чем дело, девочки? — спросила Людмила Федоровна. — Успокойтесь!.. Ты хочешь сказать что-то, Валя Ёлкина?.. И ты тоже, Настя Егорова? Ну подожди, пока Валя скажет.

Валя вскочила:

— Катина мама лечиться уехала, — начала она, — и Катя все до последней веточки рисовала сама. Мы с Настей это хорошо знаем.

Настя Егорова не вытерпела и тоже вскочила:

— Киселева и в прошлом году всем завидовала и в позапрошлом. Еще совсем маленькая была, а всем завидовала. Мы с ёлочкой, то есть с Валей Ёлкиной, это давно заметили.

— Никому я не завидываю! — крикнула с места Клава.

Людмила Федоровна подняла руку:

— Тише! Во-первых, говорят не «завидываю», а «завидую». А во-вторых, если ты даже не завидуешь, то, во всяком случае, не умеешь радоваться чужой удачной работе. И знаешь почему? Потому, что ты сама не хочешь и не любишь работать.

Катя слушала, что говорит Людмила Федоровна, и думала о том, как старалась Аня сделать альбом получше, покрасивее. Даже плакала один раз, когда клей проступил темным пятном на другой стороне листа. Про себя Катя в эту минуту совсем забыла. Ей и в голову не пришло обидеться на Клаву за то, что та сказала, будто мама помогала ей рисовать деревья. Она только удивилась: «Вот чудачка эта Клава! Мне-то какой же будет интерес, если мама за меня все нарисует?»

Тем временем Людмила Федоровна пересмотрела одну за другой все разложенные по партам и подоконникам работы.

— Ну а у тебя что, Ира Ладыгина? — спросила она наконец, заметив еще одну поднятую руку.

Тоненькая, шустрая девочка, с зеленоватыми озорными глазами и золотисто-красной, похожей на шапочку подберезовика, головкой, осторожно вытащила из парты коробку от папирос, приложила к уху и прислушалась.

— Что там у тебя? — спросила шепотом ее соседка, Тоня Зайцева, и от любопытства ее круглые глаза под белыми бровками стали еще круглее.

— Живая природа, — серьезно ответила Ира и открыла крышку.

В ту же минуту большой черный жук, со страшными челюстями и зубчатыми рогами на голове, упал на парту. Тоня Зайцева в ужасе отскочила. А Клава сказала:

— Подумаешь, жуки! У нас на даче их было сколько угодно.

Держа коробку в одной руке, Ира другой рукой смело перевернула жука на спину и вдруг взвизгнула на весь класс. Жук вцепился ей в палец. Ира выронила коробку, и жуки так деловито поползли в разные стороны, словно, сидя в коробке, давным-давно условились, кому в какой угол спрятаться. Девочки повскакали с мест, с грохотом откидывая крышки парт. Людмила Федоровна оторвала жука от Ириного пальца и громко крикнула: