Очаг на башне
Шрифт:
Больно, думал Вербицкий. Больно, больно, больно… Сволочи, они и сюда уже добрались со своими формулами. И это омерзительное, привычно-высокомерное ученое «мы». Мы, Симагин, царь всея Руси… Все, пора атаковать.
— И это не кажется тебе подлостью?
— Что? — опешил Симагин.
— Разработка методов механизированного манипулирования психикой… Ч-черт, — сказал Вербицкий, тронув опустевшую пачку сигарет. — Курево кончилось.
Симагин виновато развел руками, а потом с осененным видом вскочил.
— Аська
— Ась, ты ведь никоциану прячешь где-то, а? — просительно сказал Симагин, войдя и прикрыв дверь. — Я отвернусь, а ты, пожалуйста, подари штучки три. У Валеры кончились.
Ася холодно глядела исподлобья.
— Вы шумите, — сказала она отчужденно. — Он скоро уйдет?
— Да тише, — испугался Симагин. — Там же слышно все.
— Антошке тоже все слышно.
Симагин смущенно помялся.
— Так дашь?
— Когда я чуть подымлю, ты вопишь полдня, что квартира провоняла и ты не ощущаешь себя дома. И я, как дура… А этот твой уже целую пачку…
— Ужас, — признался Симагин шепотом. — Как паровоз. Аж глаза слезятся…
Ася секунду смотрела на него, потом сказала: .
— Можешь не отворачиваться. Я больше не буду никогда.
Она откинула одеяло и тут же вновь резко набросила на себя.
— Нет, отвернись.
— Ася, да что с тобой?
— Отвернись, я сказала. И скорей, Вербицкий заскучает.
Симагин отвернулся. Он стоял лицом к двери и ничего не мог понять.
— Возьми, — раздался Асин голос. Она уже укуталась до шеи, будто мерзла, и на журнальном столике лежала полупустая, покомканная пачка.
Он подошел и сел на край постели. Ася отодвинулась.
— Асенька, — произнес он тихо. — Что-то случилось?
Она взялась за книгу, будто не видя и не слыша.
— Он чем-то тебя обидел, пока меня не было? Да? Нет?
— Симагин, — сказала Ася устало. — Ну кто он мне, чтобы мочь меня обидеть? Это можешь только ты.
— Я? Асенька, ну это правда, совершенно случайно я заработался, сегодня же у нас впервые…
— Андрей! Ты ему рад-радешенек, а у него глаза мертвые, он подлец. Он смеется над тобой, презирает, он враг тебе и нам. Он через труп твой пойдет!
Симагин встал.
— Ася, — сказал он серьезно, — я не знаю, почему у тебя такое идиотское настроение, но либо объясни, либо держи его при себе. Я с ним десять лет не виделся, а ты все портишь! Стыдно! — он захлебнулся негодующе.
— Какой же ты дурак, — потрясенно ответила она, глядя ему в глаза.
Он вздрогнул.
— Мы поссоримся, — отчеканил он.
Он ушел. Она чуть не расплакалась. Он ушел. И в дверях взглянул на часы. Он даже не подозревал, что этим
Вербицкий презрительно повертел пачку, выщелкнул сигаретку, закурил.
— Дамская травка…
— Что же ей, махру сандалить? — пробурчал Симагин. Вербицкий усмехнулся.
— За это время ты научился разговаривать, — похвалил он. — Поздравляю.
— Да-да, — ответил Симагин, думая о чем-то своем.
— Так вот. Подавление собственных мотиваций — преступно и подло. Ладно, пусть вы не способны создавать людей запрограммированных — хотя не факт, что не научитесь попозже. Но вы научитесь создавать людей одинаковых. Нормальных. А всякая гениальность — это отклонение, уродство. Вы сделаете всех жизнерадостными кретинами без малейшей ущербинки, без индивидуальности, без всякой способности к творчеству!
— Да я как раз хочу, чтобы не гибла возможность к творчеству!
— У кого? У согласных и веселых? Что они могут?
— Погоди. А обычное лечение нервных болезней ты принимаешь?
— Да. Здесь разница. Вы лишаете человека способности выбирать, бороться с собой, побеждать себя…
— Ну, знаешь, есть куда более интересные и нужные занятия, чем постоянная борьба с собой.
— Да-да. Маршировать во славу рейха, например. Электронный фашизм ты предлагаешь. Насилие над сознанием!
— Да ведь к хорошему же!..
— Кто скажет, что хорошо, а что нет? Местком? Партком?
— Да погоди, Валерка, очнись! При чем здесь местком? Если человека лечат, ле-чат, от болезни, если он мучиться перестает — хорошо это или нет?
— Смотря от чего он мучился! Не мучаются только идиоты. Вы лишите человека индивидуальности. Пусть уродливой, больной — но только такие и способны к творчеству!
— Как раз больной-то уже мало способен к творчеству! Он, знаешь, только болячки свои лелеять способен. А если этот твой сильно индивидуальный параноик башку кому-нибудь раскроит кирпичом — это не насилие? Кто ответит за преступление?
— Дело не в преступлении! Дело в том, что этот параноик, как ты говоришь, видит мир так, как, быть может, никто до него и никто после него! И этим он важнее, нужнее миллиона добреньких обывателей!
— И ты еще обвиняешь в фашизме меня?!
— Вы перестанете орать или нет?! — болезненно крикнула Ася из темноты коридора. — Как же можно?..
И исчезла, призрачно мелькнув светлыми крыльями халата. У нее, оказывается, роскошные ноги, смятенно осознал Вербицкий. С побитым видом Симагин встал.