Очарование темноты
Шрифт:
Ответил гул одобрения собравшихся.
— Нами, — Акинфин перевел глаза на управляющего заводами Родиона Скуратова, — повторяю, еще мало сделано, и все же никто из вас не назовет фабрики, завода, рудника в окружности ста или двухсот верст, где бы рабочий, мастер, техник, инженер получал больше, чем такой же по специальности на заводах хищных акул Акинфиных...
— Ну зачем же опять? — остановил тот же старик Скуратов.
— Так напечатано в листовке...
В ответ крикнули:
— Ее писали не мы, Платон Лукич!
— Но кто-то же писал ее. Не я же, ваш угнетатель. Не мой же отец, «старый кровосос». Не моя же благоверная,
— За всех мы не в ответе, — возразил чей-то голос.
— И я тем более, господа рабочие, мастера, техники, инженеры и начальники Шало-Шальвинских заводов. Но... Но мои глаза не залепить никаким клейстером, никаким листком, будь он оттиснут на коже буйвола. Я остаюсь верен себе и в эти опасные месяцы ожесточенной борьбы... Кого и с кем — вы знаете лучше меня... Следуя закону взаимного уважения порабощенных и поработителей, я поступлю в этом месяце наперекор трусливой тактике иных заводчиков и фабрикантов. Они, спасая свое благополучие, повышают заработки рабочим. Это разумная, но коротконогая игра. А я не игрок и тем более не разумник. У меня все на виду. Прямоту называют опасной, а я никого не боюсь, кроме истины. В этом месяце впервые за все эти годы вам будет понижен заработок...
— За что? — послышался громкий выкрик, за ним свист и снова выкрик:
— За что?
И вновь свист, другой и третий...
Не обращая на это внимания, Платон Лукич, так же владея собой, не возвышая голоса, ответил:
— За злостный убыток, причиненный не только Шальвинскому заводу. Не только ему, но и всем нам. Я не хочу знать, кто вывел из строя пять самых нужных винторезных станков. Это очень большой убыток... Дело не в стоимости самих станков. За них возьмут умеющие брать англичане не так много фунтов стерлингов. Но скоро ли доставит их транспортная улита?.. Дело в потере огромного количества болтов, которые не произведут эти насмерть искалеченные быстроходные станки. А болты нужны вот так, — Акинфин «отрезал» концами пальцев правой руки свое горло. — Нужны почти всем цехам наших заводов, рабочие которых, ваши братья по классу, будут недополучать все эти месяцы, потому что без болтов и винтов они не могут выполнить порученные им заказы. Кому, скажите, нанес ножевой удар умертвивший станки? Только ли фирме? Он ударил по престижу рабочего класса. Он преступник по всем статьям и разрезам. Так не борются добросовестные революционеры, социал-демократы, считающие себя наследниками всех заводов и предприятий. Наследники не портят, не уничтожают своего наследства, если оно, по их словам, в самом деле будет им преподнесено самой историей...
Тут Акинфин снова прибегнул к своим глоткам, предоставляя паузу для размышлений слушающим его. Минута молчания, медленно минуя, готовила развязку:
— Управляющему заводами не так трудно разыскать террористов, чинящих расправу с безвинными машинами. Еще легче администрации отчислить с завода нарушителей, отобрать у них, согласно уставу и договору с
Кассой, купленные в рассрочку жилые дома. Это легко! Легче ли от этого будет тем, кто не выполнит заказы и по получит за них? Вот и решите сами, как поступить, чтобы возместить рабочим и фирме недополученное. Это не один десяток тысяч рублей.
— Это далеко за двести тысяч, — подсказал
— Ну вот, видите, — с сожалением и вздохом продолжил свою речь Акинфин. — Ваше право — опротестовать иск фирмы. Право фирмы — уволить всех отвечающих за доверенные им материальные ценности. Что горше, что больнее, что бессердечнее, решите сами, если для вас не безразлична...
Речь прервал пропитой голос с галерки:
— Хватит балаганного представления!!!
Тут же раздался выстрел.
Акинфин вздрогнул и умолк...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Стрелявшему молниеносно скрутили руки. Обыскали его и отобрали три пистолета.
У стрелявшего не надо было спрашивать фамилии, узнавать о его партийной принадлежности. Стрелял член тайного черносотенного «Союза Михаила-архангела» Василий Зюзиков, личный приказчик обанкротившегося заводчика Кузьмы Гранилина.
Не одни политические озлобления руководили Гранилиным и его верным слугой Зюзиковым, но и месть «перевертышу» Платошке Акинфину за конкуренцию.
Все было как на ладошке. Полиция не могла отбить пьяного, плачущего Зюзикова. Он рвался к приставу, умоляя арестовать его и высвободить из рук шало-шальвинских лиходеев.
— Отпустите его, — приказал пристав, — он теперь так и так не жилец в вашей округе.
— Этот выживет...
— И пусть его, — миролюбиво махнула рукой зареченская старуха Мирониха на уводимого полицейским Зюзикова и прошамкала: — Виновата ли плеть да и руки виновны ли, секущие ею...
— А если бы он убил Акинфина? Как бы мы тогда? — спросила штамповщица Марфа Логинова с недавно пущенной Платоном фабрики «Женский труд». — Гранилин все равно прикончит нашего благодетеля. Если не зюзинскими руками, так другими... У банкрота .еще есть для подкупов золотишко в подпечье... Сжечь тирана!
— В своем ты?
— В своем! Волнений у нас нет! Смертей нет... Так будут! Сжечь Гранилина за старое, за новое, за три года вперед... Что рты-то, бабы, поразинули? За мной, парни! За мной, сударики!
Парни и работницы с «Женского труда», перегретые событиями последних месяцев, пошли за Марфой. До того как Марфа сожжет Гранилина, мы не должны упускать происходящего в цирке. Там шумно радовался счастливый толстячок полицейский, сидевший в первом кольце охранения:
— Жив я, жив, братушки-ребятушки! Он только в руку меня, в руку! В левую...
Полицейского положили на цирковые носилки.
Платон сочувственно проводил глазами уносимого раненого, ничем не выдавая своего волнения. Гувернер ему еще в детстве преподал основы английского спокойствия, умения выглядеть в критические минуты человеком, не разлучающимся с юмором. Он снова отпил немножечко сельтерской и, перейдя на круглый коврик, обратился к замершим рядам:
— Могу ли я, господа, продолжить балаганное представление и надеяться, что меня не будут прерывать на полуслове выстрелами?
Снова засвистели. Засвистели громче и дружнее. И тут же из-под купола посыпались листовки, послышались негодующие крики.
Перешагнув барьер арены цирка, старый кузнец Максим Иванович Скуратов громко предупредил:
— Не рискуй, Платон! Неужели ты не видишь, что творится? Требую от имени всех, кто за тебя, уйти. Теперь мы не можем поручиться... Не ручаемся, Платон!
— Не ручаемся! — многоголосо подтвердили «галерка», «Платоновы сверстники» и «рабочая знать». — Не ручаемся!