Очарованная вальсом

Картленд Барбара

— Да, что там? — рассеянно поинтересовался князь, наконец увидев слугу.

— Здесь одна госпожа, ваше сиятельство. Она желает встретиться с вами с глазу на глаз.

— Кто она?

— Она не назвала своего имени. Прибыла из провинции.

— Я никого не принимаю без предварительного уведомления о визите, — раздраженно напомнил князь известный порядок.

— Да, ваше сиятельство, верно. Я объяснял, но юная госпожа была столь настойчива… Она совершенно уверена в том, что вы непременно пожелаете ее видеть.

— Передайте ей, что она должна, как принято, представить

свои рекомендательные письма, — распорядился князь. — В настоящий момент я занят.

— Да, ваше сиятельство.

Лакей, совершив поклон, быстро вышел из комнаты, князь же вновь принялся мерить ее шагами.

— Александр требует отдать ему за его доблесть герцогство Варшавское! Но я не могу позволить Польше стать после этого суверенным государством, подчиненным России! — произнес Меттерних достаточно громко, однако задумчиво, поскольку говорил сам с собой. — Это позволит русскому царю господствовать в Европе так, как и Наполеону не снилось! Но Александр твердо нацелен на это, а король Фридрих Вильгельм готов согласиться с ним, хотя бы для того, чтобы насолить мне и англичанам. Думаю, то, что я должен сделать, слишком… — Он оборвал себя на полуслове, увидев возвратившегося лакея. — Ну? Что еще?

— Госпожа просила меня передать вашему сиятельству это…

В руках лакей держал серебряный поднос. На подносе голубело и поблескивало бриллиантами ожерелье из бирюзы. Оно было милым, но ценою не слишком-то дорогим. Увидев его, князь не нашел, что сказать. Он молча смотрел на знакомый предмет… Ему вспомнилось белое, залитое лунным светом тело, теплота мягких губ, трепет упругой груди в своих ладонях. Вспомнилось, как стучала кровь в висках, как бешено колотились два прижавшихся одно к другому сердца.

Князь медленно протянул руку и взял ожерелье с подноса.

— Проводи сюда госпожу, — ровным голосом, не окрашенным никаким чувством, проговорил он.

Княгиня порывисто встала с кресла:

— Я пойду отдохнуть перед балом.

Она сказала это с мягкой улыбкой, и никто бы не догадался, как сжала ее сердце невидимая рука страха. Князь поспешил открыть жене дверь, а когда та покинула комнату, медленно отошел к камину, держа ожерелье на открытой ладони — от сияния обрамлявших их бриллиантов камешки бирюзы казались ярко-синими.

В последний раз он видел это ожерелье, когда застегивал его на тонкой и нежной шее. Тогда, по его понятиям, ожерелье стоило вызывающе дорого, но он никогда не жалел потраченных на него денег. Меттерних чуть прикрыл глаза. Ему до сих пор помнился аромат сирени, сопровождавший те лунные вечера, встречи в маленьком лесном охотничьем домике. Он и сейчас мог вызвать в памяти волшебство тех часов, несмотря на пролетевшие годы, несмотря на то, что позднее в его жизни было еще немало других волшебных моментов и других таких же лунных ночей. Какими юными, безрассудными, пылкими они были тогда, рискуя всем, всем ради запретных, уничтожающих благоразумие поцелуев!

Князь незаметно для себя расчувствовался. Карлотта… Сейчас ей, должно быть, около сорока. Жаль будет расстаться с воспоминаниями о жаркой юности, встретившись вновь через столько лет! «Но женщины

все те же, — с легкой досадой подумал он, — никогда не желают оставить все так, как есть, и не ворошить прошлое, каким бы восхитительным оно ни было».

Дверь начала открываться. Князь Меттерних выпрямился и застыл в напряженной позе. Посетительница вошла, и вымученная улыбка на лице князя, приготовленная им для встречи, исчезла, изменилось и выражение его глаз — в них заиграло веселье. Это была не Карлотта. Это оказалась девушка, которую он видел впервые в жизни.

Она пошла к князю такой легкой походкой, что, казалось, летела над полом, не касаясь его. На девушке был дорожный зеленый бархатный плащ, накинутый поверх белого муслинового платья, а на рыже-золотистых волосах замысловато сидела маленькая, отделанная перьями шляпка. Глаза у девушки были светлые — такие же, как и у князя, и тоже в обрамлении длинных темных ресниц.

Подойдя ближе, девушка сделала глубокий реверанс.

— Благодарю, ваше сиятельство, что согласились принять меня.

Личико у нее было просто очаровательное — с маленьким, чуть вздернутым носиком, полными красными губами и невероятно голубыми глазами.

— Кто вы?

— Я — Ванда Шонборн. Моя мать мне сказала, что вы должны ее помнить. Она написала для вас письмо.

С этими словами она достала конверт, и князь сразу же, хотя столько лет прошло, вспомнил этот стремительный, с завитушками почерк. Не говоря ни слова, он взял письмо, продолжая смотреть на девушку. Его взгляд скользил по ее нежной, как персик, коже, легкому румянцу на юношеских щеках, длинной тонкой шейке, выпуклостям груди, спрятанной под тугим лифом платья.

— Да, я помню вашу матушку, — проговорил князь и сам поразился тому, каким странным, словно звучащим откуда-то издалека стал его голос.

В каком-то отрешенно-расслабленном состоянии он распечатал конверт.

«Я очень больна. Врачи говорят, мне не выжить, но, когда я умру, Ванда должна будет отправиться к сестрам моего покойного мужа в Баварию. Это пожилые суровые дамы, совершенно неспособные понимать молодых. Подарите ей немного радости, прежде чем она уедет к ним и попадет под их власть, подарите ей немного веселья, немного музыки, чтобы она это запомнила… Простите мне эту просьбу, но, я думаю, вы поймете меня, когда увидите мою дочь. Карлотта».

Прочитав написанное, Меттерних аккуратно сложил лист бумаги с такими простыми и такими трагическими словами. Посмотрел в сторону окна. Потом снова на девушку. Та теребила в волнении край плаща.

— Ваша мать… умерла? — негромко спросил Меттерних.

— Да, в начале лета, ваше сиятельство, — тоже негромко ответила девушка. — Вы… помните ее?

— Да, помню.

На ее губах расцвела улыбка — так прорывается луч солнца сквозь апрельские облака.

— Я очень рада. Хотя опасалась, что она могла ошибаться. Когда люди болеют, у них безмерно разыгрывается воображение, а моя матушка очень долго болела… — Она замолчала, ожидая, что скажет князь.