Очень храбрый человек
Шрифт:
– Две недели назад. И она опять отказалась от помощи.
– Зачем вызывать помощь, а потом от нее отказываться? – удивилась Клутье. – Какая-то бессмыслица.
– Она просто хотела прекратить побои, – объяснил Камерон. – Но не хотела, чтобы его задерживали. Наверное, понимала, что через несколько часов его выпустят и тогда ей не поздоровится.
Гамаш кивнул. В системе имелся ужасный изъян. Она должна была помогать подвергшимся насилию, а на деле подвергала их еще большей опасности. Еще худшему насилию.
– Там мы больше ничего не могли сделать, реально, – сказал Камерон.
– Реально?
– Сэр? –
– Вы сказали, что ничего не могли сделать… реально. – Гамаш выдержал паузу, чтобы его слова возымели действие. – Но кое-что вы все же сделали?
Камерон помедлил, прежде чем ответить:
– На прошлой неделе я встретил Карла в городе, отвел его в сторонку и предупредил.
– Что вы ему сказали? – спросил Гамаш.
– Я ему сказал вот что: я знаю, что он избивает жену, и если от нее поступит еще одна жалоба, то я выбью из него дурь.
– Что-что? – переспросил Гамаш.
А Клутье пробормотала:
– Отлично.
Гамаш встал и повернулся лицом к этому верзиле.
Маленький кабинет как будто стал еще меньше. Атмосфера накалилась.
– Ты не должен был так поступать, – сказала коммандер Флобер, поняв, что должна произнести какие-то слова, хотя в ее голосе не прозвучало упрека.
– А что тут плохого? – спросил Камерон, обращаясь к Гамашу. – Он должен был знать.
– Знать что? – спросил Гамаш. – Что копы с удостоверениями и оружием будут судьями и присяжными и сами будут выносить приговоры? Вы хотели, чтобы он знал, что избиение как наказание за избиение – это метод работы Квебекской полиции? Неужели вы хотели отказаться от всех нравственных основ общества?
Гамаш говорил четко и медленно. Тщательно подбирая слова и глотая те, что сами рвались наружу. Но его гнев отчетливо проявлялся в его абсолютном спокойствии. И в каждом строго контролируемом слове.
– Угроза насилия недопустима. Вы сотрудник Квебекской полиции, а не головорез. Вы задаете тон, создаете атмосферу. Вы ведете себя как образец, осознанно или бессознательно.
– Я действовал из опасений за уязвимую женщину, беременную женщину и ее нерожденного ребенка. А не за все население Квебека.
– Это одно и то же. Ни один гражданин не может чувствовать себя в безопасности в государстве, где полиция считает возможным избивать тех, кто ей не нравится. Берет закон в свои руки.
– А вы ничего такого не делали? – спросил Камерон.
– Агент Камерон! – осадила его коммандер Флобер.
Но было поздно. Слова прозвучали, красная черта была пересечена.
У Клутье отвисла челюсть, но она ничего не сказала, просто смотрела на двух мужчин, уставившихся друг на друга.
– Делал, – ответил Гамаш. – И заплатил за это. Знал, что придется платить. И знал, что по справедливости должен заплатить. Вы, кажется, считаете, что вы абсолютно вправе угрожать побоями. И даже приводить угрозу в исполнение. И думаете, что такие дела сойдут вам с рук.
У Камерона не нашлось возражений.
– На каком этапе, по вашему мнению, угроза насилия уместна?
– На том этапе, сэр, когда я понимаю, что закон не может защитить Вивьен Годен.
– И вы так
– Если бы вы видели ее…
– Я видел вещи и похуже.
Эта истина, ее ужас тяжелым грузом навалились на них в маленьком кабинете коммандера.
– Я не говорю, что происходившее с Вивьен Годен в порядке вещей, – продолжал Гамаш более мягким тоном. – Конечно не в порядке. Конечно, возникает искушение сделать что-нибудь, что угодно, чтобы прекратить это. Ужасно, когда мы, люди, поклявшиеся защищать, не можем выполнить клятву. Когда человек, о виновности которого нам доподлинно известно, оказывается недосягаем. Когда он продолжает нарушать закон, а мы бессильны ему помешать. Но гораздо хуже, когда коп становится на путь преступления. Вы меня понимаете?
– Да, сэр.
– Реально? – спросил Гамаш.
Агент Камерон какое-то время размышлял над ответом и наконец кивнул.
– Это еще не все, – произнес Гамаш своим обычным голосом. – Вы не думали о том, как такая угроза подействует на человека вроде Карла Трейси? Вы действительно считаете, что угроза напугает его и он перестанет применять насилие к жене? А если она приведет его в еще большую ярость? И на ком он будет вымещать эту ярость? На вас – или на своей жене?
Наступила пауза – Камерон обдумывал вопрос, который раньше не приходил ему в голову.
– Последствия, – сказал Гамаш. – Мы всегда должны думать о последствиях наших действий. Или нашего бездействия. Это не обязательно изменит наши поступки, но мы должны отдавать себе отчет о последствиях. Таков договор, заключенный между нами и народом Квебека: люди с полицейскими удостоверениями и оружием должны себя контролировать.
– Да, сэр.
– Bon [14] .
По крайней мере, теперь он понял, почему Камерон сам не поехал вчера на ферму.
Гамаш снова сел:
14
Хорошо (фр.).
– Продолжайте, агент Клутье.
Воздух в кабинете все еще потрескивал от напряжения, но атмосфера возвращалась к нормальной.
– Вы не знаете, у Вивьен были какие-нибудь друзья, с кем мы могли бы поговорить? – спросила Клутье. – Кто-нибудь, у кого она могла бы находиться сейчас?
Камерон отрицательно покачал головой:
– Трейси не называл никаких имен, и никто не появился, не выказал беспокойства.
Они получили представление о жизни Вивьен, и то, что им открылось, не радовало.
Женщина, изолированная на отдаленной ферме. Это один из тревожных указателей на вероятность жестокого насилия. Полного контроля над жертвой.
– Может быть, какие-то слухи? – не унималась Клутье.
– Вы имеете в виду любовный роман? – спросил Камерон. – Если что и было, то мне об этом неизвестно.
– А у Трейси есть какие-нибудь друзья?
– Собутыльники, – ответил Камерон. – Но даже они, похоже, исчезли. Когда я в последний раз видел его в городе, он выпивал в одном заведении на окраине.