Очень откровенно
Шрифт:
Это не так уж противно, как казалось.
Хорошо, я лгу, это совсем не противно. Невероятно умиротворяющее сочетание шума моря, слегка припекающего солнца и волнующие прикосновения ладоней. Никольский смелеет, не встречая сопротивления, а я вдруг понимаю, как до этого момента была напряжена. Мышцы расслабляются, и в голове наступает приятная легкость.
– Что-нибудь вспоминается?
– Нет.
– Становится хуже?
– Я здорова. Всего лишь удар по голове и шишка.
– И амнезия.
– Зато я наверняка мечтала стереть
Руки сменяются губами, и это уже более личное и более пугающее касание. Я вслушиваюсь в ощущения, но не могу найти панического желания сбежать или возмущения. Как, впрочем, не могу найти и страсть. Тело отзывается на умелые ласки Данила, но это не более, чем физический отклик.
Но кто сказал, что он плох? Не все связи должны заканчиваться свадьбой. Иногда их прелесть в том, что вы оба не чувствуете ничего, кроме желания.
Еще одна монетка в копилку знаний о себе: я кто угодно, но не хорошая девочка с жесткими моральными принципами.
Разворачиваюсь, отодвигаясь к центру лежака, на нагретые солнцем простыни. Верх от купальника соскальзывает, и соски моментально твердеют. Или от возбуждения или от освещающего ветерка с моря.
Когда Никольский размазывает крем по моей груди и плечам, его глаза опасно блестят. Низ живота охватывает приятный спазм, а когда Данил переходит к ногам, я чувствую, как учащается дыхание. К огромному сожалению он проходится кремом невыносимо близко к краю трусиков, но не спешит форсировать события.
Я далека от того, чтобы его умолять. Поэтому просто откидываюсь на подушки и расслабляюсь.
Мне бы очень хотелось абстрагироваться и насладиться запретным удовольствием, но я не могу заставить себя остановиться и перестать прислушиваться к ощущениям в контексте потери памяти. Каждый раз, когда Никольский прикасается, я пытаюсь понять, ощущала ли нечто подобное и если да, то как к этому относилась?
Насчет себя не знаю, но тело охотно откликается на любые, даже самые простые, ласки.
По телу проходит дрожь. Данил рисует контуры талии, просовывает руки мне под поясницу и спускается, обхватывая ягодицы. Движения одновременно уверенные и осторожные. Он разводит мне ноги в стороны, не отводя горящего взгляда.
– Если что… – медленно говорит Никольский. – Я – не Олег. Мне можно отказать…
Он опускается сверху, приближаясь к моим губам своими.
– По крайней мере, пока.
– Если что, – я с любопытством рассматриваю его вблизи, – я – не шлюха. Если я захочу отказать, то пошлю тебя раньше, чем ты останешься без штанов.
– Откуда ты знаешь? – усмехается он. – Ты же ничего не помнишь.
– У меня хорошая интуиция.
На несколько секунд наши губы соприкасаются, но поцелуя не получается. Это так странно: я определенно хочу секса здесь и сейчас, но совершенно не хочу близости. И это тоже многое обо мне говорит. Неужели я была с ними ради
А вот это уже отзывается неприятно.
В отличие от череды неторопливых поцелуев на шее, ключице и груди. Горячий язык обводит напрягшуюся горошинку соска, пока пальцами Никольский сжимает другую грудь. У меня вырывается слабый стон, а руки сами собой поднимаются к волосам, путаются в растрепавшихся локонах, отчего грудь соблазнительно приподнимается – и на нее обрушиваются новые ласки.
Я чувствую его возбуждение, и через несколько секунд чувствую напряженный член, готовый в меня войти.
– Один вопрос… – Голос с трудом слушается, но, хочется верить, я выгляжу достаточно уверенной в себе.
– Ты пьешь таблетки, это точно. Мы сдали все анализы, все совершенно здоровы и кроме тебя у нас никого нет.
– Не этот вопрос.
Никольский хмурился и удивленно поднимает брови.
– Долгих в курсе, что ты тут делаешь?
Некоторое время Данил словно оценивает меня и решает, как ответить на вопрос, но это уже не имеет никакого смысла. Я знаю ответ, вот только не знаю, нравится ли он мне.
– Он знает, что я имею на тебя ровно столько же прав, сколько и он сам. Вечером послушает рассказ…
С этими словами он медленно входит, вжимая меня в лежак. Я чувствую его внутри, и это ощущение мне явно знакомо. Мы уже занимались сексом, тело с готовностью вспоминает удовольствие и отзывается на резкие толчки. Я обнимаю Никольского за шею, полностью позволяя ему входить так, как ему хочется – и это восхитительная добровольная беспомощность. Она заводит даже больше, чем сам факт проникновения.
У меня нет выбора, кроме как дать ему все, что Данил захочет. И можно не брать ответственность за свои желания и удовольствия. Можно легко сделать вид, что я лишь притворяюсь послушной, что мои стоны и впившиеся в его спину ногти – отличная актерская игра.
Через несколько минут без каких-либо усилий Никольский заставляет меня повернуться и опереться на локти. Он входит сзади, собирает мои волосы в кулак и толкается снова и снова, проникая невыносимо глубоко.
Закрываю глаза.
Рука сама тянется к клитору, привычными движениями помогая телу дойти до наивысшей точки. Я чувствую его твердый член внутри себя, нажимаю пальцами на набухший влажный клитор – и сладкая судорога проходит по телу. Мышцы влагалища вжимаются, доставляя нам обоим нереальное удовольствие. У Никольского в разы больше выдержки, чем у меня. Он продолжает движения даже когда я со стоном кончаю, и толчки, совпадающие с волнами наслаждения, отзываются внутри сладкой болью.
Руки дрожат, когда я немного прихожу в себя, и еще несколько минут, пока финиширует Данил, у меня есть, чтобы вернуть себе невозмутимость. Хотя довольно короткая разрядка не снимает и десятой части возбуждения, которым вдруг накрывает.