Очень страшная история
Шрифт:
Здесь, на этой вот даче, исчез человек… Как будто его и не было! Мы с вами пойдем не по следам повести, а по следам преступления…
Покойник притих.
— На даче кто-нибудь есть? — спросил я у Глеба.
— Дачники все уехали.
— До одного?.. — прошептал Покойник.
— Ну да, это же видно! — бодро ответил я. — В поселке сейчас ни души. Кричи не кричи, никто не услышит.
— А зачем нам кричать? — спросила Наташа.
— О, не бойся! — воскликнул я. — Конечно, всякое может случиться. Но я… то есть мы тут, рядом.
«Если бы мне представился случай от чего-нибудь ее защитить!» — подумал я в ту минуту.
Миронова подняла руку.
— Нинель Федоровна сказала: «Подышим, погуляем в осеннем лесу!» Острая наблюдательность подсказала мне, что Миронова не боится: она просто и на расстоянии подчинялась классной руководительнице. Такой у нее был характер.
— Сначала подышим воздухом, которым дышал Гл. Бородаев! — ответил я ей.
— А как мы туда попадем, в эту дачу? — спокойно спросил Принц Датский.
— Дверь открыта, — сказал Глеб. — Я же предупредил, что мы будем. Вчера по междугородной…
— Пошли! — крикнул я. — Не бойтесь!
И первым вошел в дачу.
Там было тихо. Только сверху раздавалось какое-то бормотание. Все застыли.
Я тоже вздрогнул… Но даже опытный глаз не смог бы этого определить: вздрогнул внутренне, про себя.
— Это племянник хозяйки, Григорий, — сообщил Глеб почему-то не сразу. — Он сторожит все дачи в поселке. Он ждет нас… И все нам расскажет.
«Та самая лестница! — подумал я. — „Ворчливо-скрипучая“, как написано в повести. По ней в новогоднюю ночь шел Дачник после своей последней прогулки. Больше он не гулял!..» Мы стали подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице. Она не скрипела.
«Понятно: авторский домысел!» — сказал я себе.
Сверху, из комнаты, стали ясно доноситься слова:
— Вы так?.. А мы — вас — бац по загривку! Вы все-таки трепыхаетесь? А мы вас по шее — трах!..
Покойник остановился. За ним и все остальные. Сверху неслось:
— Ах, вы еще живы? Тогда получите! И еще, и еще, и еще!..
— Что там происходит? — спросил Покойник.
— Может быть, надо помочь? — воскликнул я. Бросил прощальный взгляд на Наташу и кинулся наверх.
Дверь угловой комнаты была приоткрыта. Племянник Григорий играл сам с собой в «дурачка». Он «ходил» и за себя и за противника, которого не было.
— Ах, вы еще дышите? Вот вам! Вот вам еще! Он стал подкидывать королей.
— Сюда! Смелее сюда! — крикнул я, словно взобрался на вершину горы, а остальные были еще где-то на склоне. Миронова зашагала: она подчинялась командам. Глеб тоже взбежал наверх. Поднялась и Наташа. Принц Датский прикрывал собою Покойника.
Племянник Григории повернул голову к нам и погасил папиросу прямо об стол, на котором лежали карты.
Это было огромное существо лет двадцати пяти, не более.
— Он вырос на глазах у дедушки, — сказал Глеб.
Я часто стараюсь представить себе взрослых людей детьми, которыми они были когда-то… Григория
Я уже говорил, что прозвища стали у нас в школе «повальным бедствием»: почти никого не называли по имени. Я до того привык к этому, что, знакомясь с каким-нибудь человеком, сразу же мысленно давал ему прозвище. Григория я стал про себя называть Племянником. Очень как-то не подходило к нему это милое семейное слово, вот я его и прозвал: мы часто давали прозвища как бы в насмешку. Низкорослому кричали: «Эй, Паганель!», а длинному: «Пригнись, Лилипутик!» Племянник поднялся со стула.
Можно было подумать, что ему от рождения досталась не своя голова: она была очень маленькой. И на лице было так мало места, что на нем не умещалось ничего, кроме усмешки. Усмехался Племянник все время.
— Ну, чего вам показывать?
— Нам все интересно! — сказала Миронова.
— В этой комнате тот самый чудак жил, который пропал. Залез сюда под Новый год — и баста. Провалился, как будто мать родная не родила. Соображаете?
Миронова сразу стала записывать. Она на всяких докладах, лекциях или творческих встречах записывала буквально каждое слово. Скажет докладчик:
«Здравствуйте!» — она начинает писать. Скажет он: «До свидания!» — она тоже запишет и захлопнет тетрадь.
«Туго, как струны, натянутые провода чуть не касались окна его комнаты…» — вспомнил я строки из повести. Провода в самом деле «чуть не касались».
Тут не было домысла.
«Пора уже наконец по-настоящему оправдать свое прозвище!» — решил я. И произнес:
— Мне помнится, в повести сказано: «В полночь на даче потух свет. Утонул во тьме и весь дачный поселок…» — Слушай, парнек, ты не выскакивай!.. — Племянник отмахнулся, будто на том месте, где я стоял, вдруг зажужжал комар. В слове «паренек» он почему-то пропустил первое "е".
Я очень любил, чтобы на меня при Наташе Кулагиной поглядывали девчонки и чтобы она это замечала. Я был счастлив, если при ней ко мне обращались за помощью, просили что-нибудь объяснить: задачку или там теорему… Но когда при ней ко мне относились пренебрежительно, я ужасно страдал.
— Понимаете, — стал я объяснять сразу всем, — напрашивается такая догадка: раз электричества не было, Дачник мог вылезти через окно, схватиться за провода (они были в тот миг безопасны!), потом мог долезть, цепляясь за них, как циркач, до первого столба, а потом спуститься на землю. И навсегда скрыться от родственников! Поэтому и следов на дачном участке не было. Это, как говорят, гипотеза… То есть предположение.
— Окно было заперто изнутри, — сказал Глеб.
— Тогда гипотеза отпадает!