Очерки по социологии культуры
Шрифт:
Снятие цензурной «колючки» изменило сами журналы, особенно – литературно-художественные (центральные и республиканские, ряд областных), молодежные, ряд академических. В целом начал снижаться темп роста тиражей массовой прессы (а у ряда журналов – скажем, «Наука и жизнь» или «Техника – молодежи» – тираж стал даже падать). Стали быстро терять подписчиков партийно-пропагандистские издания, не поддерживаемые жестким силовым давлением. Лидером одновременного роста тиража стала «Дружба народов», за год увеличившая аудиторию в шесть раз (а подписку в Москве и Ленинграде – в семнадцать), а абсолютным лидером тиража среди «толстых» журналов – «Новый мир», получивший в 1989 г. тираж в 1 млн. 600 тыс. экземпляров, а в следующем году добавивший к этому еще миллион с лишком.
Однако этот процесс не продолжался и трех лет. Уже в 1989 г., когда подписка длилась фактически весь год без всяких ограничений, стали падать тиражи ряда популярных изданий («Дружба народов», «Октябрь», «Нева» и др.), почувствовалось снижение общественного напора, передаваемого прессой, снизилась положительная оценка читателями таких журналов, как «Дружба народов», «Юность» и ряд других. В 1990-м же этот спад, усугубленный резким ведомственным подорожанием периодики, стал очевидным и охватил уже просто все издания, хотя и в разной мере. В принципе процесс этот был предвидим, но связан не столько с публикой, сколько с состоянием и динамикой инициативных, культуротворческих групп («элит»), во-первых, и с продолжающей еще во многом сохраняться базовой структурой издательского дела, его материальной основой, привычными приоритетами, во-вторых.
Прежде всего и повальная републикация в журналах созданного много раньше, и единовременный спрос на эти новинки широкой читающей публики воспроизводили фактически прежние особенности и издательской системы (тиражирование готового), и читательского поведения (массовая мобилизация). Зачатки новых форм жизни по-прежнему уходят корнями в прежний уклад, несут на себе его следы. Принципиальная структура производимой тем самым книжной культуры сохранялась, в том числе в главном своем звене: скудости репертуара изданий и наращивании их тиражей. Сравним данные 1985 и 1989 гг. Количество изданных книг и брошюр упало на 9 %, газет выросло на 1 %, журналов – на 5 %, но тираж увеличился соответственно на 5, 21 и 47 % (!).
Разумеется, приобщение к запрещенному и вычеркнутому из социальной жизни сыграло свою серьезнейшую роль: если для периода застоя можно было в лучшем случае говорить, как А. Амальрик, о тысячах копий неподцензурной книги [12] (для Солженицына, по нашим с Л. Гудковым подсчетам, суммарная аудитория достигла за пятнадцать лет восьмидесяти – ста тысяч), то теперь Солженицын издается сразу миллионными и даже более тиражами, а число прочитавших за годы перестройки запрещенную прежде литературу (данные ВЦИОМа за март 1991 г.) достигло 44 %, тогда как в застойные годы таких было меньше процента (еще 15,5 % читали «кое-что»). Соответственно, теперь уже газетам, принадлежащим КПСС, доверяет меньше четверти населения, тогда как не доверяет свыше двух пятых. Спокойнее становится отношение к сверхсимволам: скажем, если в 1989 г. Ленина считали крупнейшей фигурой мировой истории больше двух третей населения, то к весне 1991-го его причисляют к самым выдающимся деятелям за всю историю СССР меньше двух пятых. Почти четверть населения уже положительно относится к понятию «капитализм», 40 % – к рынку, 57 % – к частной собственности.
12
Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? // Погружение в трясину. С. 645.
Однако контрпропагандистская роль газет и журналов оказалась быстро исчерпана (вероятно, устойчивость сложившихся стереотипов изрядно переоценивалась). Подписные тиражи периодики в 1991 г. сократились в сравнении с 1989-м на 36 %. И если в конце 1989 г. 33 % опрошенных называли «АиФ» лучшей газетой года, то в конце 1990-го так считали уже 24 %, у «Известий» эти цифры выглядят как 6 % и 4 %, у «Литературки» – как 4 % и 1 %, у «Огонька» – как 21 % и 12 %, у «Нового мира» – как 4 % и 2 %.
Вместе с тем за этим централизованным фасадом и усредненными данными по валу и в расчете на Союз идут процессы иного масштаба, содержания и направленности (подчеркну только, что они опять-таки не отменяют прежних, а пристраиваются к ним как частичные).
Пришло время осознать, что и усредненные статистические данные по стране, и материалы общесоюзных социологических опросов ориентированы на получение средних сведений по массе. Говоря социологическим языком, они схватывают лишь воспроизводство нормы в распределении тех или иных характеристик, свойств, процессов и т. д. Между тем собственно культуротворческие группы и даже слои их первичной поддержки исчисляются в лучшем случае десятками и сотнями тысяч людей – долями процента от всего населения.
Так, в десятках тысяч названий издаваемых за год книг, конечно же, тонут несколько сотен авторов и названий, вокруг которых в предыдущее десятилетие концентрировался читательский спрос и которые за последние год-два стали в крупных городах общедоступны физически (остается, правда, барьер цены, но, быть может, это не чрезмерно высокая плата за отсутствие очереди?). Детективы, фантастика, приключения, детская беллетристика, полезные книги для дома и семьи, популярная история день за днем тиражируются как новыми – кооперативными, смешанными и т. п. – издательствами, так и вполне успешно паразитирующими на вчерашнем идеологическом криминале и вытеснявшейся «массовухе» государственными гигантами. Вышел к читателю «серебряный век» русской словесности и философии, идет перекачка в книжную форму журнальных публикаций последних лет (от сам- до тамиздата). Если судить по сигнальной информации «Книжного обозрения», в беллетристике лидирует зарубежный детектив, в разделе философии – книги по проблемам веры (включая нетрадиционные и посттрадиционные верования), в рубрике «история» – перипетии отечественной монархии, и особенно – жизнь и смерть последнего императора. Различные издания по эротике и сексу органами информации фиксируются плохо и заслуживают отдельного разговора. Но все эти книжные новинки, что и характерно, – пожалуй, вне центра новых событий: в опросе по итогам 1990 года мы не смогли получить списка лидеров чтения, поскольку они – кроме Солженицына – не собирают и процента почитателей, а массовая культура – жанрова, но безымянна.
Но процессы группообразования и формирования новых движений выявляются на уровне периодики. Отметим здесь прежде всего взрыв так называемой «неформальной прессы». В 1988 г. мы писали о нескольких десятках такого рода изданий. В 1989-м скрупулезный летописец этих явлений А. Суетнов включил в свою библиографию уже 1500 источников [13] . Даже неполные (за исключением четырех республик) сведения Госкомпечати на начало 1991 г. говорят о 2500 впервые учрежденных периодических изданиях. Всего лишь 15 газет и 14 журналов, впервые включенные в каталог «Союзпечати», уже собрали около 2,8 млн. подписчиков (тиражи порядка 100 тыс.). На фоне общегосударственной тенденции к замедлению роста и даже сокращению количества названий издаваемой периодики рост общественной активности бросается в глаза.
13
Суетнов А.И. Самиздат. Новый источник библиографирования // Советская библиография. 1989. № 2. С. 26–32.
Еще заметнее это при снижении точки обзора до уровня республик: ведь осевым процессом истекшего года стал именно переход социально-политических инициатив на республиканский уровень, рост доверия к республиканским парламентам при спаде его к союзным органам. Тут, если брать книги на национальных языках, процесс накопления и расширения культурного капитала (рост числа названий и совокупного тиража) шел в 1985–1989 гг. в республиках Средней Азии, Белоруссии и на Украине. Активное группообразование и укрепление авторитетности вновь возникающих инициативных групп (рост числа и тиражей журналов на национальных языках) наблюдались в Латвии (названия – на 81 %, тиражи – на четверть), Эстонии (66 % и 33 %), Таджикистане (55 % и 32 %), а массовое приобщение к групповым культурным образцам – среди русских (рост тиражей на 58 %) и азербайджанцев (на 30 %). Возникновение же новых общественных движений и партий, равно как и расширение их влияния (рост числа и тиражей газет на национальных языках), наблюдалось в эти годы в Эстонии (рост числа газет на 114 %, тиражей – на 28 %), Литве (83 % и 40 %), Латвии (22 % и 17 %), Азербайджане (рост числа газет на 16 %); в России несколько массовизируется поддержка новых движений – растут газетные тиражи (плюс 18 %). Иначе говоря, фаза инициатив характерна для Прибалтики, Таджикистана, отчасти Азербайджана, фаза подхвата – прежде всего для России (а также перечисленных республик). Пассивность печати характерна для Киргизии, но особенно для Грузии, где все перечисленные показатели падают: общественные процессы минуют печатную форму и литературно образованную интеллигенцию.
Подытожим сказанное. Процесс активизации общественной жизни в его первоначальной, массовой форме дошел до «дна». Если в 1960-е гг. выбор позиций приняли на себя тысячи диссидентов и сотни тысяч их так или иначе поддерживающих, то в момент пика перестройки, в 1987–1988 гг., на этот путь встали уже миллионы, а сегодня (если взять тиражи наиболее отчетливых по своей программе массовых газет – «Комсомолки», «Аргументов…») – десятки миллионов. Сам процесс, думается, все больше будет принимать форму непосредственных коллективных действий – петиций, митингов, демонстраций, забастовок и т. п. В связи с этим не может не измениться и роль интеллигентов-идеологов, думается, что основные задачи по экстренному призыву, так или иначе, позади. С другой стороны, дезинтегрируется и то общественное целое (Союз, страна, держава), идею которого – пусть даже в самой мягкой форме единства культуры – интеллигенция несла. Это вновь ставит интеллектуальные круги перед требованием дифференциации идей и представлений.