Очевидцы бессмертия
Шрифт:
Человек наклонил голову ко мне и тут же ушёл. Больше я ничего не видел. Снова воцарилась мгла… Мне показалось, что после его ухода я заснул от усталости. Но только показалось. На самом деле… я вылез из туши и увидел, что это вовсе не туша, а я сам, уснувший на полу от усталости! Я оставил себя спать, а какой-то другой частью своего существа последовал за ушедшим человеком.
Воздух во дворе был мутный, словно висел густой туман.
Человек вошёл в здание, и я последовал за ним. Он открыл дверь в комнату, сказал своему начальнику, что я —
В комнате дымно… Как сейчас, вижу его: блондин, голубые глаза, лицо незлое, сел и что-то пишет. Я стою перед ним в углу, и хочу что-то ему сказать, но ни голоса, ни слов нет. Я хотел попросить, чтобы он освободил меня, и всё смотрел на него. Он опёрся на локоть, прислонил лоб к руке и о чём-то думал. Потом увидел меня, испугался и вздрогнул… И быстро вышел из комнаты.
Мне трудно объяснить, как это случилось. Пока я лежал на полу, другое моё «я» было в помещении ГПУ… я словно раздвоился.
Я задремал от усталости. Открыл глаза и пришёл в ужас: неужели всё наяву? А может, только сон? И снова закрыл глаза, не в силах ничего понять.
Я хорошо знал, что нахожусь в туше мяса. И даже припомнил, как в неё попал. Но как я очутился в камере за решёткой? Ибо, открыв глаза, увидел зарешеченное окно. И мне странным показалось, что я пытался вылезти из холодной туши.
Я ещё раз открыл глаза… и увидел грязную камеру и решётку на окне.
Нет, Боже мой, нет, это — только скверный сон! Я с ужасом закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Двинуть я не мог ни одним членом, мне казалось, что я скован в холодной туше. Разум мой никак не мог понять, что я арестован и брошен в подвал ГПУ.
Моё тело всё не оживало… Первым вернулся слух, потом — зрение, но оно ещё путало и смешивало явленное и реальное с незримым.
Телом своим я не владел, поэтому мне и казалось, что я лежу в часах, которые превратились в тушу мяса. Я по-прежнему чувствовал себя в этой туше, которая была тесна, давила и сжимала меня. Я снова умолял себя или голос мой о помощи. Говорить я не мог, а только думал, но мой голос слышал и понимал мои мысли. Так мы и разговаривали без звуков и слов.
Голос утешал меня, говорил, что сообщил обо мне и что помощь близка. И не обманул меня — как говорил, так и случилось.
Разум мой ещё не совсем пришёл в себя, и я всё думал, что упал на землю, а меня схватили и заперли в камере с решётками.
Вдруг я услышал топот и стук дверей. Свет ослепил меня…
Слышу чьи-то голоса. «Он живой… живой…» Кто-то приближается ко мне, мне страшно, я хочу кричать о помощи и молить освободить меня, кричать о том, что я не виноват.
Разговор невидимых людей — не злобный и не обвиняющий меня, что-то похожее на защиту и сожаление обо мне. У меня сердце так и замерло, хочу плакать и просить их: вытащите меня из этих ужасных часов; я не виноват и расскажу вам, всё, как было. Я упал на землю… меня сюда замкнули, не знаю за что.
Слышу: говорят, что мне надо дать молока. И стали тащить меня из ужасных часов… О, как больно! Совсем близко я услышал громкий голос: «Товарищ, товарищ, вставай!»
Я открыл глаза. Надо мной наклонился, шевелил и приводил в чувство тот самый блондин.
Он с грустью и жалостью смотрит мне в глаза и добродушно говорит: «Довольно спать, товарищ! Аль не выспался?»
Он — начальник ГПУ и одет в форму. Но я никогда не забуду его глаза в ту минуту, когда он тормошил меня, Они были полны жалости ко мне. Потом он бранил кого-то, стоявшего в отдалении, бранил за меня.
И голос его, и слова растрогали меня. Но сам я не мог произнести ни звука.
Потом около меня остался один охранник, туркмен, мусульманин. Видно, человек он был верующий, ибо, когда остался со мною наедине, всё время вздыхал: «Аллах!.. Аллах!..» и бормотал не по-русски молитвы.
Меня как-то всё клонило в сон, я недолго мог различать явное и, засыпая, снова смешивал явь со сном.
Помню, что там, где я проснулся и где лежал в туше, спало ещё много людей, спало непробудным сном, ибо то была мертвецкая.
Не знаю, как я очутился в другой комнате, покрытый меховой шубой. Подле меня — никого.
У меня болело всё тело, казалось, кости мешают мне… Эта боль меня удивила, ибо я помнил, что из часов уже давно вытащен, Порой в голове мелькала мысль: я куда-то запрятался, меня никто больше не найдёт, всё страшное давно позади.
От слабости и тепла шубы я забылся…
Мне показалось, что я снова иду за начальником в здание ГПУ. Такой же густой туман во дворе. Глаза плохо видят… всё в них двоится. Один и тот же предмет имеет два облика: один — ясный, а другой — туманный, как призрак. Я снова очутился в комнате и ужаснулся её виду.
В ней висел дым… а в нём, как в тумане, сидели страшные существа. Одни из них, как громадные пауки, карабкались по незримой в тумане паутине через всю комнату, оскалив зубы, как крысы. Другие, как змеи, извивались и шипели в воздухе…
Посреди комнаты сидели страшные чёрные люди с красными глазами, крючковатыми носами и злобными лицами. Метавшиеся в воздухе омерзительные гады кружились над их головами. Казалось, они хотят вцепиться в эти головы и впиться в них своими окровавленными пастями.
Потом я увидел, как ввели арестованного человека, бледного и измученного.
Как только'он вошёл в помещение, страшные гады бешено заметались в воздухе, кровожадно оскалив зубы. Они метались, как осы, в чьё гнездо сунули палку, как хищные звери, завидевшие труп, Но человека они не трогали и к нему не прикасались, ибо у того человека был над головой огненный круг, и они его боялись.
Чудовища кружились над головами гепеушников и вцеплялись в них.
Мне показалось, что эти страшные гады вырастали из мух, которые выползали из глаз, ушей, рта и ноздрей сидевших чёрных людей. Сначала мухи облепливали волосы на их голове. Потом разрастались всё больше и больше и, наконец, превращались в летучих гадов.