Очищение
Шрифт:
Мартин отправился на работу, дверь хлопнула. Она проследила из окна, как он перед тем, как выйти на большую дорогу, выпил кружку холодной воды, сполоснул лицо. Теперь это ее дом, ее собственная кухня. Ласточка, свившая гнездо над хлевом, принесет ей счастье. Ей дается на это право, она должна приносить счастье, как ей и следует, как положено, как этого желают, поднимая бокалы под гербом Виру с тремя львами, в согласии со всеми древними народными обычаями и обрядами, которых не было на ее свадьбе. Ласточке разрешается это делать, и она наверняка это сделает, потому что приносящие счастье птицы — справедливые птицы. Алиде спасла этот дом, дом своих предков, от чекистских сапог и спасла также хозяина дома. Это сделала не Ингель, а она. Земли у них отберут, но дом останется. Чужие люди будут собирать
Алиде убрала остатки покрывала в шкаф, бросила обрезки ниток в печь, но сохранила небольшой узелок для окуривания. Может, надо было все сжечь, чтобы наверняка — так уж наверняка, но люди говорили об окуривании, а не о сожжении. Одежду нежеланных женихов или отрезанные от нее лоскуты всегда окуривали дымом, таким манером выставили из деревни за прошедшие столетия не одного. Видели даже, как немецкая графиня, хозяйка мызы, как-то окуривала дымом рубашку мужа. Но Алиде не помнила, как именно обстояло дело, в какой дым была сунута рубашка, в печной дым овинной избы или в дым костра в Иванов день. Нужно было в молодости лучше прислушиваться к рассказам старых людей, не стала бы теперь гадать, какой дым годится, а какой нет. У Марии Крел можно было бы, конечно, спросить или отнести к ней узелок, она справилась бы с этим делом, но тогда узнала бы, что за узелок окуриваем, а тут самое важное никому об этом не говорить. Еще что-то было связано с этим колдовским действом, но она не помнила, что именно. Но, может, и наполовину соблюденное колдовство подействует. Алиде засунула узелок в карман фартука и с минутку сидела тихо, слушала дом, свой дом, ощущала надежную твердость своего пола под ногами. Скоро она увидит Ханса и наконец будет сидеть за столом с ним вдвоем.
Алиде пригладила волосы, похлопала себя по щекам, почистила зубы угольной пылью и долго полоскала. Это был способ Ингель, отчего зубы у той всегда были белыми. Алиде раньше не хотела во всем подражать сестре и до времени не использовала уголь. Теперь надо поступать по-другому. Она задвинула занавески на кухне и заперла дверь в комнату, чтобы через ее окно кухня не была видна. Собака Пелми бегала по двору и залаяла бы, если бы пришли гости, даже задолго до того, как гость дошел до двора. За это время Ханс успел бы уйти в свою комнатку на чердаке. Пелми воспитана злой, и это было хорошо. Алиде хотела создать в кухне домашний уют, накрыла завтрак для Ханса, поставила на стол сухие цветы. Это поднимет настроение, будет свидетельствовать о любви и внимании. Наконец она сняла серьги и спрятала их в ящик. Они были подарком Мартина и могли вызвать у Ханса неприязнь. Приведя все в порядок, она пошла через кладовую в хлев, открыла дверцу на чердак, вскарабкалась туда и отодвинула снопы сена перед входом в потайную комнатку. Новая стена была надежной. Она постучала и открыла дверь. Ханс, потягиваясь, выбежал навстречу и даже не взглянул на Алиде.
— Иди завтракать. Мартин ушел на работу.
— А если он днем вернется?
— Не вернется, днем он никогда не приходил.
Он пошел на кухню следом за Алиде. Она подвинула ему стул и налила в чашку кофе, но он не сел, а сказал:
— Здесь пахнет Иваном.
Прежде чем она успела остановить его, Ханс трижды плюнул на пиджак Мартина, болтавшийся на спинке стула. Затем он начал искать другие следы Мартина — тарелку, нож, вилку и остановился перед умывальным столиком, толкнул мокрое мыло, оставшееся возле тазика после утреннего умывания, кусок квасцов, на которых свежие капли крови становились коричневыми. Он плеснул кружку еще теплой мыльной воды в помойное ведро, следом полетели квасцы, помазок и лезвие были уже на очереди. Алиде поспешила схватить его за руку.
— Не делай этого.
Поднятая рука Ханса остановилась.
— Будь добр.
Алиде вырвала из рук Ханса помазок, положила его и лезвие на прежнее место.
— Вещи Мартина пока еще в сундуке. Сегодня я открою его и достану принадлежности для бритья и зеркальце Мартина. Будь добр, садись, будем завтракать.
— Какие новости от Ингель?
— Я открыла бутылку ежевичного сока.
— Он спал на подушке Ингель?
Ханс рванул дверь комнаты, прежде чем она успела ответить.
— Выйди оттуда, Ханс. Кто-то может подойти к окну.
Но Ханс уселся на пол, прижимая к себе подушку Ингель, зарывшись в нее лицом. До самой кухни было слышно, как он хотел через дыхание вобрать в себя весь ее аромат.
— Я хочу забрать в свою комнатку также и чашку Ингель. — Голос Ханса был приглушен подушкой.
— Нельзя туда унести все вещи Ингель.
— Почему нельзя?
— Невозможно. Будь разумным. Разве одной подушки недостаточно? Я спрячу эту чашку в буфет подальше, за другой посудой. Мартину она не нужна. И хватит об этом.
Ханс вошел в кухню, сел за стол, положил подушку на ближний стул и налил в стакан настойку хрена на спирту более, чем полагалось для лечебных целей. В его волосах были соломинки с чердака. У Алиде руки зачесались от желания схватить щетку и прикоснуться к волосам Ханса. А Ханс вдруг объявил, что хочет уйти в лес. Туда, где и другие достойные мужья Виру, к которым он принадлежит.
— Что ты говоришь?
Алиде не поверила своим ушам. Будто бы его связывала клятва. Клятва! Клятва армии Виру! Говорить о клятве страны, которой уже нет! Сидит за ее столом, крутит ложечкой в ее банке с медом — все это было заслугой одной лишь Алиде. Другие плутали в лесах, преследуемые, голодные, в затвердевшей от грязи одежде, похолодевшие от страха еще до своей последней пули. В то время как этот господин сидит и покручивает ложечкой в горшочке с медом!
Ханс сказал, что не может вынести запаха Мартина в своем доме.
— Может, ты помешался от долгого сидения в этой комнатке? Ты хоть раз подумал, что было бы, если бы сюда пришел кто-то другой? Ты хотел бы видеть здесь русских? Знаешь, во что они превратили бы дом? Что ты вообще воображаешь, мечтая уйти в этот твой замечательный лес? За нашим домом тоже следят. Да-да, следят. Мы находимся близко от леса, и НКВД нисколько не сомневается в том, что кто-то из лесных братьев ходит сюда за едой.
Ханс перестал мешать мед, взял подушку и бутылку с «лекарством» и собрался в свою чердачную комнатку.
— Ты можешь пока побыть здесь. Мартин не придет.
Но Ханс не слушал, он пнул пивную бочку перед дверью, так что дуб загремел о порог, и исчез, выйдя через кладовку в хлев и далее на чердак. Алиде выровняла бочку и пошла следом на чердак за снопы сена. Ей хотелось сказать, что навряд ли кто-то из его лучших друзей остался в живых, но она лишь шепнула: не осложняй свое положение, не будь глупым. Она чихнула. В носу что-то мешало. Алиде вытерла нос платком, на котором появились красные волокна ниток из покрывала Ингель. И вдруг она поняла, что еще ни разу не взглянула Хансу в глаза, хотя годы мечтала об этом, постоянно наблюдая, как Ханс и Ингель обнимаются посреди работы. Ресницы Ханса становились влажными от страсти и желание билось в каждой его жилке. Она мечтала о том, как будет ощущать себя, если испытает что-то подобное. Сможет смотреть в глаза Хансу, не рискуя, что Ингель заметит, какими глазами младшая сестра смотрит на ее мужа. Что бы она почувствовала, если бы он ответил ей таким же взглядом? Сейчас, когда это стало возможным, она этого не сделала. Теперь, когда ей нужен был взгляд Ханса, чтобы очиститься от прошлого, держаться открыто, ходить с гордо поднятой головой, она даже попытки не сделала. Ее нос щекотала ворсинка из покрывала Ингель, каштановая птичка Линды немо смотрела из-за угла шкафа, а Ханс непрерывно думал об Ингель, не видя в Алиде спасительницу. Он лишь бубнил:
— Увидишь, Англия придет нас спасать, все образуется, придет на помощь Америка, сам Трумэн, спасение придет под такими белыми парусами, что белее лишь цвет на флаге Виру.
— Придет Рузвельт!
— Рузвельт умер.
— Запад нас не забудет!
— Уже забыл. Выиграл и забыл.
— В тебе мало веры.
Алиде не возражала. Однажды Ханс поймет, что его спасение не за морем, а здесь, перед ним, и ради него она готова на что угодно, выдержит все, поддерживаемая силой одного лишь его взгляда. Хотя Алиде была теперь в его жизни единственным близким человеком, он все же не смотрел на нее. Но однажды все повернется по-новому. Должно. Ибо в жизни только Ханс значил для нее. Она жила только им.