Очищение
Шрифт:
— Думаю, нам надо с тобой выпить, — сказал Гибрида с глубоким удовлетворением. — После выпивки жизнь всегда выглядит веселее.
Вечером, перед голосованием по закону Цезаря, мы слышали громкий шум, поднимавшийся с Форума — стук молотков, визжание пил, пьяное пение, приветствия, ор и звуки бьющейся посуды. Наутро шлейф коричневого дыма повис над территорией за храмом Кастора, где должно было проходить голосование.
Цицерон тщательно оделся и спустился на Форум в сопровождении двух телохранителей, двух членов его домашнего хозяйства — меня и младшего секретаря — и полдесятка клиентов, которые хотели, чтобы их увидели рядом с ним. Все дороги и аллеи, ведущие к месту голосования, были забиты жителями города. Многие из них, узнав Цицерона, расступались, давая ему пройти. Но практически
— Эти люди не пришли на ассамблею, — заметил Цицерон, — они ее полностью оккупировали.
Через некоторое время со стороны виа Сакра, с другой стороны толпы, раздался шум, и распространился слух, что там появился Бибул с тремя трибунами, которые были готовы наложить на закон вето. С их стороны это был очень смелый поступок. Стоящие вокруг нас люди стали вытаскивать из-под одежды ножи и даже мечи. Было понятно, что Бибул и его сторонники не могут пробиться к ступеням храма. Мы не видели их самих и могли следить за их продвижением только по шуму и мелькающим в воздухе кулакам. Трибуны были отсечены на ранних подступах к храму, однако Бибулу, а за ним и Катону, которого освободили из тюрьмы, удалось достичь своей цели.
Отбиваясь от рук людей, пытающихся его остановить, второй консул взобрался на платформу. Его тога была разорвана, одно плечо оголено, а по лицу текла кровь. Цезарь мельком взглянул на него, но своей речи не прервал. В ярости толпа оглушительно шумела. Бибул показал на небеса и провел ребром ладони по своей шее. Ему пришлось повторить этот жест несколько раз, пока не стало понятным, что, как консул, он изучил знамения, и они были неблагоприятны, поэтому ничего нельзя было предпринимать. И все-таки Цезарь не обращал на него внимания. А потом на платформе появились два крепко сбитых молодчика, которые несли большую открытую бочку, похожую на те, в которые обычно собирают дождевую воду. Они подняли ее над головой Бибула и опрокинули содержимое на него. Должно быть, в эту бочку люди испражнялись всю ночь, так как она почти полностью была полна вонючей коричневой жидкостью, которая мгновенно залила Бибула. Он попытался отступить, поскользнулся и упал на спину, сильно ударившись. Удар был такой силы, что на мгновение он замер, не шевелясь. Однако увидев, что на платформу поднимают еще одну бочку, он предпочел на четвереньках уползти с платформы под оглушительный хохот тысяч горожан. Бибул и его сторонники исчезли с Форума и нашли убежище в храме Юпитера Охранителя, именно в том здании, из которого в свое время Цицерон своей речью изгнал Сергия Катилину.
Именно в этих невероятных условиях был принят закон Цезаря о земельной реформе, который даровал землю двадцати тысячам ветеранов Помпея и, уже после них, тем из городской бедноты, которые смогли доказать, что у них больше трех детей. Цицерон не стал дожидаться результатов голосования, так как они были очевидны, и вернулся домой, где отказался общаться с кем бы то ни было, включая даже Теренцию.
На следующий день ветераны Помпея вновь вышли на улицы. Они провели всю ночь в празднованиях, а теперь переключили свое внимание на здание Сената, столпившись на Форуме и ожидая, посмеет ли Сенат поставить под сомнение законность вчерашнего голосования. Ветераны оставили узкий проход, по которому могли пройти не больше трех-четырех человек в ряд, и я чувствовал себя очень неловко, когда шел по этому проходу вслед за Цицероном, хотя его провожали вполне дружелюбными замечаниями: «Давай, Цицерон!», «Не забудь о нас, Цицерон!» Внутри здания я увидел удручающую картину. Было первое число месяца, и Бибул с забинтованной головой занял кресло председательствующего. Он сразу же встал и потребовал, чтобы палата осудила отвратительную
— Правительство этой Республики превратилось в карикатуру на самое себя! — выкрикнул он. — Я не хочу принимать в этом участие! Вы показали себя недостойными имени римских сенаторов! Я не буду собирать вас на заседания в те дни, когда я председательствую в Сенате. Оставайтесь дома, граждане, как это сделаю я, загляните себе в душу — и спросите себя, с честью ли вы вышли из этого испытания.
Многие из слушавших склонили головы, пряча глаза от стыда. Но Цезарь, который сидел между Помпеем и Крассом и слушал все это с легкой усмешкой на губах, немедленно встал и сказал:
— Прежде чем Марк Бибул и его душа покинут это помещение и заседания палаты прервутся на месяц, хочу вам напомнить, что согласно принятому закону все мы должны поклясться не изменять его. Поэтому предлагаю всем нам пройти на Капитолийскую площадь и произнести слова клятвы, а заодно и продемонстрировать наше единство гражданам Рима.
Катон, с рукой на перевязи, немедленно вскочил на ноги.
— Это возмутительно! — запротестовал он, недовольный тем, что эстафета морального лидера перешла на какое-то время к Бибулу. — Я не подпишусь под вашим незаконным документом!
— И я тоже, — эхом откликнулся Целер, который отложил ради борьбы с Цезарем свой отъезд в Дальнюю Галлию. Еще несколько сенаторов повторили то же самое, и среди них я заметил молодого Марка Фавония, который был тенью Катона и бывшего консула Луция Геллия, которому было уже за семьдесят.
— Тогда пусть это останется на вашей совести, — пожал плечами Цезарь. — Но помните, за отказ выполнить этот закон полагается смертная казнь.
Я не думал, что Цицерон захочет говорить, но он очень медленно поднялся на ноги, и все, отдавая должное его авторитету, замолчали.
— Я не против этого закона, — заявил он, глядя прямо в глаза Цезарю, — однако я полностью осуждаю методы и способ, с помощью которых он был принят. И, тем не менее, — продолжил он, повернувшись лицом к Сенату, — это закон, который хотят простые люди, и по этому закону мы должны поклясться. Поэтому я говорю Катону, и Целеру, и многим другим моим друзьям, которые предпочитают играть сейчас в героев: народ не поймет вас, потому что нельзя бороться с нарушением закона, продолжая его нарушать, и при этом ожидать, что вас будут за это уважать. Впереди, граждане, нас ждут тяжелые времена. И, может быть, сейчас вы думаете, что Рим вам уже не нужен; но поверьте, что вы еще нужны Риму. Сохраните себя для будущих сражений, а не приносите себя в жертву тому, которое уже проиграно.
Его речь произвела впечатление, и, когда сенаторы вышли из здания, почти все они направились на Капитолий вслед за Отцом Отечества, где и произнесли клятву.
Когда ветераны Помпея увидели, что собираются сделать сенаторы, они приветствовали их громкими криками (Бибул, Катон и Целер вышли из здания позже). Священный камень Юпитера, упавший с небес много веков назад, был вынесен из храма, и сенаторы выстроились в очередь, чтобы положить на него руку и поклясться соблюдать закон. И хотя все они делали то, чего он и добивался, Цезарь выглядел обеспокоенным. Я видел, как он подошел к Цицерону, отвел его в сторону и стал что-то очень серьезно объяснять ему. Позже я спросил Цицерона, что говорил ему Цезарь.
— Он поблагодарил меня за сказанное в Сенате, — ответил хозяин. — Однако он отметил, что ему не понравился сам тон моего выступления и что он надеется, что я не собираюсь создавать проблемы ему, Помпею или Крассу. Если же это произойдет, то он будет вынужден принять меры, а это сильно его расстроит. Он сказал, что дал мне шанс принять участие в их администрации, и, отказавшись от него, я теперь должен пожинать плоды этого отказа. Как тебе это все нравится? — Хозяин грязно выругался, что на него было совсем не похоже, и добавил: — Катулл был прав: эту змею надо было раздавить, когда у меня была такая возможность.