Ода абсолютной жестокости
Шрифт:
Физически я сильнее любого из этих уродов. Наверное, я бы мог разметать и дюжину подобных. Краем глаза я поглядываю в сторону выхода. Светлый проём загораживает человеческая фигура.
Заррон делает несколько шагов ко мне. Я обращаю внимание на то, как беззвучно он передвигается. Абсолютно беззвучно.
– Знаешь что? – говорит он. – Сюда приезжают разные люди. Но у всех у них только две цели. Первые приходят по мою душу. Вторые – за моим жемчугом. И никто не хочет понять одного.
Он приближается почти
– Это мой город! – орёт он. – Ты слышишь меня, мерзкий вор? Это мой город! Он был моим всегда и будет моим всегда! Ты понимаешь меня?
Он делает паузу, и в повисшей тишине раздаётся тихий и хриплый голос Бера:
– Где Лика?
Молчание просто гробовое. Заррон тяжело дышит. Он опускает голову вниз и смотрит в пол. Потом оборачивается к своим последователям и говорит:
– Выйди.
Из толпы выходит женщина. Наверное, она была красива. Безумно красива. И даже теперь остатки былой красоты можно заметить в её лице, освещаемом жёлтыми факелами. Её руки – тонкие, как тростинки, глаза запали глубоко-глубоко, превратившись в щёлочки, чёрные волосы неровно обстрижены почти у самого черепа. Крайняя стадия истощения.
Бер поднимает голову и смотрит на Лику. Он протягивает руку, но не для того, чтобы дотронуться до неё, нет. Чтобы защититься, укрыться от этого кошмара.
А потом он достаёт меч и косым ударом сносит ближайшего к нему сектанта.
Я понимаю, что другого шанса не будет. Я бросаюсь к выходу. До него – подать рукой, кажется. Я перерубаю кого-то мечом, мимо меня свистит стрела и вонзается кому-то в глаз, факелы пролетают по сторонам, а отверстие выхода уже совсем близким.
Я вылетаю наружу. Дневной свет много приятнее полутёмного помещения. Но коней нет. Мы зашли во дворец не более десяти минут назад. Снаружи не раздалось ни звука, даже ржания. Они увели коней. Или убили. Я уже бегу по улице, когда спину пронзает боль. Я не чувствую ног и падаю.
Меня переворачивают на спину. Это больно. Надо мной склоняется лицо. Это Заррон, сумасшедший наместник. В этом мире не может быть сумасшедших, говорю себе я. Может, отвечает мне кто-то другой.
– Зря, – говорит Заррон. – От нас не сбежишь. Ты пришёл за жемчугом, но тебе не суждено его добыть. Как и никому другому. Ты заслужил своё наказание.
– Зачем?.. – спрашиваю я. – Зачем всё это?
– Потому что это мой город, – отвечает Заррон. – А ты нарушил его неприкосновенность. Твой друг пришёл за мной. Он виноват гораздо больше, чем ты. Потому что он знал, куда идёт и зачем идёт. Он тоже заслужил своё наказание. Я замурую его в полу самого нижнего помещения моей резиденции. Залью жидким свинцом. Мы не забыли, как плавить металлы.
Я уже не могу говорить. Его слова доносятся словно через туман.
– А тебя я накажу более гуманно. Ты совсем ничего не почувствуешь. И у тебя не будет долгого времени на размышления.
Я окончательно теряю сознание.
Так долго идти к цели, чтобы так глупо попасться. Нехорошо.
Открываю глаза и вижу землю. Земля колеблется. Я перекинут через круп лошади. Своей собственной, провались они все сквозь землю, лошади. Руки и ноги крепко связаны. С усилием поворачиваю голову. За нами едет лошадь Бера с двумя всадниками на ней. Оба – мужчины, худые и измождённые, с белыми лицами жителей подземелий.
– Проснулся? – раздаётся голос сверху. – Сейчас приедем, ещё минут десять.
Я пытаюсь что-то ответить, но только сейчас понимаю, что во рту у меня – кляп.
Остаётся только смотреть в землю.
Едем мы и в самом деле совсем недолго. Лошадь останавливается, мой всадник спешивается. Втроём сектанты стаскивают меня с лошади. Я осматриваюсь.
Передо мной прямо посреди пустынной чёрной равнины из земли вырастает огромная каменная плита. Или даже не каменная – стальная. На ней написана одна фраза, то ли выбита, то ли отлита: «Здесь заканчивается бессмертие». И всё.
В этот момент я понимаю, где я. Кажется, вторая цель моего путешествия достигнута, пусть и без моего непосредственного участия.
На плите больше ничего не написано. Никакого mortirum. Это просто стальная плита и несколько пустых слов. По крайней мере, с этой стороны ничего не видно. Может, позади.
Меня бросают на землю лицом вверх, потом прижимают к носу тряпку, пропитанную какой-то гадостью. Я снова теряю сознание.
Я открываю глаза. Три сектанта стоят передо мной. А я вишу на плите, привязанный верёвками к вделанным в неё кольцам. Кляпа во рту нет.
– Заррон велел передать тебе, – говорит один из сектантов, – что он дарует тебе величайшее счастье. Ты обретаешь покой и свободу от всего.
– Вы знаете mortirum? – спрашиваю я хрипло.
– Нет, – качает сектант головой. – Эта плита знает. Распятый на ней больше не просыпается.
Отгадка прячется в нескольких шагах от меня. Плита и mortirum связаны. Что это за место? Кто возвёл этот монумент?
– Ну, всё, – говорит главный. – Бывай.
Они забираются на лошадей: неуклюже, как люди, которые когда-то умели ездить, но разучились за неимением практики.
Они уезжают молча, не оборачиваясь.
Меня зовут Мервер. Я умираю от жажды. Стервятники не решаются подлетать близко к этому месту. Они чувствуют.
Если вы когда-нибудь найдёте моё тело, вы не узнаете, кем я был. Эту историю я рассказываю ветру, солнцу и земле. Они вряд ли её запомнят.