Одержимость ненавистного оборотня
Шрифт:
– Огни?
Наши прозвали меня Огни.
Святейшество уверял, что энергооболочкой меня наделил огненный аджагара – так вышло, что большинство «нашей популяции» получили свои от белых, голубых и зеленых. Впрочем, особой разницы между нами нет. Другое дело – нишати, порожденные единственным и неповторимым черным аджагара – прежним вождем Создателей. Они – избранные, с аурой, простирающейся в иные измерения и способностями, о которых среди прочих нишати ходят легенды …
…
У Марио потрясающий дар – его любит фортуна. Итальянцу везет всегда и без исключений. Если он опаздывает
Если у Марио заканчиваются деньги, кто–то вдруг предлагает подработку или отдает старый долг. Если он забывает взять зонт, дождь услужливо заканчивается, едва итальянец выходит на улицу.
Но аура у него не очень мощная. То есть по сравнению с человеком – огромная, по сравнению же со мной, например, и остальными, такими же, как я, мизерная. Поэтому Марио частенько просит энергию для серьезной удачи. Другие не дают. Может, из вредности, может, из зависти, кто разберет – чужая душа потемки. Я – всегда, пожалуйста. Если энергии много, девать некуда – почему не поделиться?
Сегодня я решилась попросить у Марио ответную услугу.
Хотя однажды она привела на край бездны.
…
После смерти мамы общение стало пыткой.
Соболезнования спазмом отзывались в груди. Казалось, лезвием скальпеля от меня отрезали огромный кусок. Очень важный и нужный. Вспоминалась старая сказка – там злая ведьма вскрыла герою живот, вынула органы и напихала вместо них камни, землю и гнилые листья. Отчаяние то сотрясало тело мелкой дрожью, то заставляло сжаться, чувствуя, как одеревенели мышцы.
Поездки. Будни. Праздники. Память окунала в несчастье с головой. С какой–то безжалостной яркостью. Чтобы поняла, увидела, в мельчайших деталях оценила – чего лишилась. Вновь и вновь прощалась со всем, наполнявшим жизнь радостью, счастьем, надеждой.
Поделиться болью можно лишь в книге или фильме. Боль – всегда твоя и только. Никто не разделит ее, как сильно бы ни хотел, ни стремился. Просто со всех сторон чужая жалость тех, кто тебя не понимает.
Ненавижу это чувство! Оно унижает, заставляет чувствовать себя букашкой, брошенной на волю Вселенских катаклизмов.
После похорон меня неделю колотило. Тело содрогалось от жестоких судорог – раз за разом. Я не ела, почти не спала, впала в чувственную кому. Ничего не хотела. Ни–че–го.
Опускалась в кресло, где любила сидеть мама – мягкое, старое, обветшалое… родное. Почти не чувствуя соленую влагу, стекающую по лицу, часами смотрела на мамину светло–коричневую дубленку с подвернутыми рукавами – у меня так и не хватило решимости убрать ее с вешалки. Казалось странным, что эта глупая, нелепая вещь пережила хозяйку.
На каждый хлопок двери оборачивалась, ожидая, что мама войдет, закашляется, снимет сапоги и включит телевизор. Досмотрела сериал, который ненавидела, ведь мама ни на что не реагировала, увлекшись им. Она так и не смогла дочитать этот телероман. Вертела в руке брелок, купленный родному человеку за неделю до страшного дня…
Сородичи пытались до меня достучаться. Поначалу робко, как
Спустя два месяца, робко ослабила щит от мыслеволн, и они полились, наполняя голову с такой силой, что, казалось, сейчас со свистом вылетят через уши. Я не разбирала – кто и о чем говорит, не могла вычленить из белого шума ни единой фразы. В спецназе – как любит шутить куратор – пятнадцать нишати. В бедном мозгу звенело, гудело, жужжало, как назойливый рой насекомых, а мысли прибывали и прибывали.
Хотелось заорать, что есть мочи, лишь бы прекратить эту пытку ужасающей какофонией. Но я четко осознавала – не вытерплю сейчас, завтра, послезавтра будет еще хуже. Обязана сдюжить, деваться некуда. Мигрень и треск в висках – достойная плата за общение после долгого молчания.
Часа два не могла вообще ничего разобрать, старалась ни о чем не думать. Наконец, когда голосов стало меньше, а мигрень слегка утихла, из бурного потока выцепила речь Марио – итальянец предлагал одолжить немного своего везения.
– Соглашайся! С твоей энергией сможешь загадать почти любое желание! – речитативом твердил парень, точно заправский Джин, нахваливая свои услуги. Похоже, опасался, что снова заблокирую связь.
Как он делится даром? Понятия не имею… Свое врачевание никому отдать не могу. А порой так хочется!
– Марио! Ничего не надо! – попробовала я мягко отказаться.
– Уже все сделано! – пришло через тысячи километров. – Желай!
Ну, я и пожелала…
Первый Новый год после потери… Праздник сквозь боль. Со своим тогдашним мужчиной сижу в сверкающем пестрыми гирляндами ресторане, тщетно пытаясь скрасить пустоту внутри пестротой общества незнакомцев. Возможно, таких же ущербно–одиноких, как и я сама.
Елка в центре зала, упирающаяся в потолок золотисто–рыжим шпилем, выглядит унылой и поникшей, будто предвкушает свою безвестную гибель на свалке. Огромные шары: синие, белые, зеленые, усыпавшие ветки так, что и зелени почти не видно – вот оно преступление против хорошего вкуса.
Колышущееся пламя трех свечек на столе напоминает отпевание…
Ветки темного винограда рядом с ними тоскливо свисают из ажурной вазы.
И тут…
Холодная волна устремляется от затылка к пяткам, сердце замирает, резко и жалобно и также внезапно пускается вскачь, будто испуганная антилопа. Опять замирает и вновь бьется с такой силой, что гулкий звук проходит сквозь тело, заставляя его содрогаться и вибрировать в такт. Ком в горле – отвратительный, колючий.
Она… садится за наш столик. Женщина. Сказать, что похожа на маму – не сказать ничего. Та же фигура, те же волосы и прическа, те же грустные и очень добрые глаза. Я отчаянно пытаюсь научиться дышать заново, заставить тело не сотрясаться от барабанной дроби сердца. А незнакомка представляется… Я открываю рот, но из пересохшего горла вырывается только едва слышный хрип. Женщина – полная тезка мамы…