Одержимый волшебством. Черный Трон
Шрифт:
— Чувствую ли я, что шут сам себя дурачит? — закончила она. — Говоря напрямик, мой ответ — да, сэр Гигант. Я не хочу оскорблять чувства деревенского парня, но сам принц Просперо уже два раза мне улыбнулся и отметил мою красоту. У меня гораздо более далеко идущие планы, чем союз с человеком, который является живым воплощением того, что заставило меня покинуть дикие края Америки. Я, сэр Гигант, настоящая леди; я чувствую, скоро я поднимусь на более высокую ступень в жизни и мой вкус и таланты будут по достоинству оценены.
— Спасибо, мисс Трипетта. Очень приятно было услышать что-то конкретное в тумане придворного многословия.
— Всегда к вашим услугам, сэр Гигант, — сказала она, снова приседая в реверансе. — И можете передать вашему другу, что из всех, кого я знала, он исключительный дурак.
— Передам ваш комплимент.
Я сделал поворот на сто восемьдесят градусов и удалился.
Позднее, когда я передал наш разговор Петерсу, опустив вступление, чтобы преподнести его как случайный, он только улыбнулся самой добродушной из своих демонических улыбок и оценил это как проявление остроумия с ее стороны. Тогда я понял — а может, знал давно — что говорить бесполезно, все равно она разобьет ему сердце, что бы я ни говорил и как бы ни говорил.
Мне очень нужен был совет Лиги или Вальдемара. Но с этим придется подождать.
Это было не просто место, куда она ходила петь. Сегодня она пришла, чтобы побыть одной, что в эти беспокойные дни делала все чаще и чаще, она шла босая по широкой темной глади; невдалеке от нее море то с шумом накатывало, то отливало; горы, там, где сливались с небом становились медными, эхо от выбрасывающихся на берег волн снова возвращалось в море. Ее контральто выделялось на фоне их низкого гула, когда она повернулась и пошла по пустынной тропинке сквозь клонящийся к земле влажный бурьян, стеклянно-гладкие разноцветные камни, раковины, обломки кораблекрушений, щепки. Именно среди этих морских останков в коралловой пещере она нашла его — оранжевая, красная, зеленая и желтая, все еще пропитанная влагой, она словно вобрала в себя краски всех радуг, стоявших над ней веками. Он отвернулся и вытер глаза, когда почувствовал, что она была близко. Повернувшись снова, он увидел ее.
— Леди, — сказал он, — простите.
— И ты меня прости, — ответила она. — Я думала, что это место для радости.
— Вы…
— Конечно, Энни, — ответила она.
— Но вы такая взрослая!
— Да. Подойди ко мне.
Он подошел и она обняла его.
— Значит, ты моя мама? — спросил он.
— Конечно, — сказала она ему. — Кто угодно, Эдди. Тот, кто тебе больше всего нужен.
Неожиданно он заплакал опять.
— Мне приснилось, — сказал он, — что я взрослый тоже. Это так мучительно…
— Я знаю.
— Я думаю, что не вернусь обратно. Я верю, что буду жить здесь всегда.
— Если хочешь. Где бы ты ни был, ты всегда найдешь здесь свой дом.
Через час или через год он отошел от нее и повернулся.
— Ты слышишь? — спросил он.
Эхо отлива все еще висело в воздухе вокруг них, и она только кивнула в ответ.
— Оно зовет меня.
— Я знаю.
— Я должен идти к нему.
— Нет. Не надо.
— Тогда я хочу. Остальное — боль.
Она схватила его за руку.
— Прости, — сказала она, — я никогда не предполагала, что мир может использовать тебя таким образом. У меня была мечта. Для нас. Ее сломали. Тебя заманили, туда, где боль. Я люблю тебя, Эдди. Ты слишком чист душой, чтобы принять мир, который тебе предлагают.
— Он дал мне видение, Энни.
Она посмотрела в сторону.
— Оно стоило того? — спросила она.
Он поклонился и поцеловал ее руку.
— Конечно, — ответил он.
Они вслушивались в эхо грустного, протяжного, удаляющегося гула. Потом он сказал:
— Теперь я должен идти.
— Подожди немного.
— Тогда спой мне.
Она пела и пение созидало; море стало самой ее песней. Зебры теней окружили их своим забором.
— Спасибо, — сказал он наконец. — Я тоже люблю тебя, Энни. Всегда любил и буду любить. Сейчас, однако, я должен идти туда.
— Нет. Ты не пойдешь.
— Да. Я пойду. Я знаю, ты можешь удержать меня, — ведь это твое королевство. — Его взгляд упал на их руки. — Пожалуйста, не надо.
Она вглядывалась в сероглазое детское лицо сквозь сорок лет, отпечатавшиеся на нем, как-будто смотрела из гроба, потом она разжала руку.
— Bon voyage, Эдди.
— Ап геоіг, — сказал он. Повернувшись, он направился на восток, куда ушло море. Оно давало о себе знать то глухими ударами, то равномерным пением, потом его голос зазвучал на тон выше.
Она повернулась и пошла в другую сторону к берегу. Медные горы стали угольного цвета. Небо нависло и озарилось молниями. Она села на камень, озаряемая их вспышками, и стала слушать, как идет кроваво-теплый прилив.
Часть IX
В эти апрельские дни, согретые теплым солнечным светом, голубой клочок неба притягивает к себе. Ночи становятся упоительными: гитарные переборы, ритмы Фламенко, встречи у костра под постоянный аккомпанемент звуков пиршества, доносящихся из северного здания. Более сдержанными были развлечения двора. Здесь царили пресыщение и усталость. Принц Просперо обрюзг, его лицо приобрело красноватый оттенок, он даже стал немножечко прихрамывать. Теперь в ряд прочих удовольствий им были зачислены восточные наркотики. Он курил бенгальский опиум, который вызывает, как мне сказали, кошмарные видения.
Меня не было, когда это произошло. Я совершал очередную ночную прогулку с Энни. Несмотря на обстоятельства я всегда буду считать это время счастливейшим в жизни. На фоне опасности и отчаяния этот свет кажется еще ярче.
Когда мы шли по освещенной свечами галерее, восхищаясь исключительной живописностью древних гобеленов, украшавших стены и моливших о реставрации, к Энни подбежала служанка одной из министерских жен. Она ухватила ее за рукав и шепотом поведала об ужасном событии, свидетелем которого только что была.