Один день, одна ночь
Шрифт:
Так сказал Володька, а Дэн ему верил безоговорочно.
Он и ожидал тогда увидеть скандальную бабу, обтянутую деловым костюмом и с прической в виде высотного дома. Приехала до невозможности сердитая, фигуристая девица в черной водолазке. Дэну запомнились почему-то ее волосы, темные, блестящие неровные пряди. Она то и дело заправляла их за уши, и уши запомнились тоже! У девицы было вдвое больше серег, чем полагается сукам-начальницам. По две в каждом ухе. Серьги и движение, каким она заправляла волосы, почему-то мешали Дэну ненавидеть ее изо всех сил, как полагалось лучшему другу несправедливо
Кажется, даже извинилась. Береговой потом рассказывал, что это генеральная директриса заставила ее взять его обратно на работу, ибо не терпит никакой несправедливости и печется о том, чтоб в ее издательстве все было по-честному, по правилам и чтоб все работники были счастливы.
Дэн этого ничего не понимал. Он работал в редакции журнала «День сегодняшний», который только и жил склоками, ссорами, скандалами, громкими увольнениями, разоблачениями, собраниями трудового коллектива, где «выдвигались требования к руководству», и ехидными ответами руководства в том смысле, что все работающие ничего собой не представляют, копейки не стоят, и на место любого из них очередь стоит аж от самых Люберец, уволить каждого и нанять нового ничего не стоит, и вообще все они, журналисты, бесталанные недоумки, которых держат только из милости.
Всей душой Дэн мечтал стать когда-нибудь таким, как его собственная тетка – да-да!.. За ее материалы бились все без исключения журналы, писавшие «о жизни», а она еще выбирала, кому отдать материал, а кому отказать, и никакие редакционные склоки ее не касались.
А потом, когда Шан-Гирею срочно понадобились какие-то материалы, Дэн привозил их обоих, Алекса и Митрофанову, к тетке в гости, и Ольга их обедом кормила, и Дэн понял, что эта самая Катя – ничего девчонка, нормальная, без особых «тараканов».
А потом началась какая-то тягомотина: вроде Володька пытался за ней ухаживать, и ничего у него не получалось, а время шло, и постепенно само собой стало понятно, что ничего не получится! Тетя Оля говорила, что любые отношения должны «развиваться». Если они не «развиваются», то рано или поздно погибают.
Выходит, не погибли, что ли? А, наоборот, развились?..
– Можно мне на кухню пройти? – неизвестно зачем спросил Дэн у Митрофановой, как будто она была здесь хозяйкой. – Пить очень хочется!
– Конечно, конечно, проходите!
Раньше они были на «ты», Дэн помнил это совершенно точно.
Привычным движением достав из холодильника бутылку воды, Дэн запрокинул голову и стал жадно глотать, а Митрофанова опять скособочилась и потерла руки одну о другую – гордость и страх очнулись при виде Дэна и принялись наверстывать упущенное.
Гордость: «Ну что?! Получила, что хотела?! Тебя застали на месте преступления – тебя, такую независимую и гордую! Теперь этот парень будет относиться к тебе, как к шлюхе, он имеет на это полное право. Он имеет полное право рассказать кому угодно, что среди ночи нашел тебя в квартире Берегового, который, между прочим, твой подчиненный! Ты бегала по квартире в одном полотенце, и он это видел! Видел! И каково тебе будет жить дальше, дорогая Екатерина Петровна?»
Страх:
– Денис, вы на машине? – спросил митрофановский страх тонким голосом.
Дэн перестал пить, передохнул, фыркнул и покрутил лохматой башкой.
– Не-ет, что ты! Я же поддатый! Мы у Алекса с Маней приняли хорошенько, я еле от Ольги вырвался, она все порывалась меня домой тащить и спать укладывать!
– От какой Ольги? – тихо и грозно спросила гордость. – От нашей бывшей сотрудницы? С которой у Володи...
– Да при чем тут сотрудница?! – изумился Дэн, ничего не знавший о гордости. – От тетки своей! От тети Оли. Она интервью делает с Алексом, и мы все собрались у Мани на Покровке и там приняли как следует. Ты не пугайся, я уж проветрился малость. И еще бы выпил. Я к Володьке поехал, чтоб с ним...
Тут загремели ключи, грохнула дверь, и Береговой заговорил очень громко:
– Кать, мы пришли! Он меня замучил, ей-богу! Не идет, упирается, башкой крутит! Я же его отпустить не могу, вдруг убежит! Я его волоку, а он ни в какую! Из ошейника один раз вывернулся, так я его...
Дэн и Митрофанова гуртом бросились в коридор, протиснулись и встали как вкопанные.
Дэн разинул рот.
Митрофанова вздохнула и приложила руки к сердцу, как в кино.
Огромная лохматая, вся забинтованная собака – черт с рогами, а не собака! – слабо виляла хвостом, Береговой снимал с нее ошейник. На полу громоздилась куча пакетов, стояло цинковое ведро, а сверху на Дэновых кроссовках и еще каких-то башмаках лежал букет.
Нет, нет, не букет, какой там букет!..
Сверху на Дэновых кроссовках лежал веник пошлых, глупых, нежных, как будто только что срезанных роз.
Митрофановская гордость икнула. Митрофановский страх куда-то забился в ужасе.
– Здравствуй, жопа, Новый год, – пробормотал Столетов.
– Дэн, здорово! Чего это тебя принесло?! Знакомься, это теперь моя собака. Замучила она меня! То есть он. Катька, это тебе.
Береговой нагнулся, огромными длинными, как у орангутанга, ручищами сгреб с пола веник – кроссовок прицепился, потянулся следом, и Володя его отшвырнул – и приложил к Митрофановой. Она обняла веник обеими руками и покачнулась.
Розы были очень тяжелые.
Впрочем, может, она покачнулась от любви.
– Я же собирался за тобой ухаживать, – сказал Береговой очень серьезно. – Билетов в кино пока нет, но я куплю.
Дэн подхватил цинковое ведро и пошел с ним в ванную. Зашумела вода.
– Володя, – из-за роз спросила Митрофанова, – где ты был?!
Он махнул рукой.
– Мы к метро ездили.
– За цветами?!
– И за едой. Ты же наверняка не любишь замороженную лазанью! Я хлеба купил, сыра, вина. Клубники. И еще вот! – Он с трудом вытащил из переднего кармана джинсов какой-то скомканный меховой кулек и старательно расправил.