Шрифт:
Один день жизни.
В тридцати пяти километрах к югу-западу от Можайска в Уваровском районе, расположено село Ивакино. На окраине в лесу стоит церковь Дмитрия Солунского и восьмого ноября расходится переливами гармошки, плясками и свистом по окрестностям престольный праздник, праздник в память святого, во имя которого освящен храм. И вот мимо этой церкви, разрушенной при Советской власти, идёт дорога на деревню Павловка.
Павловка, была в пяти километрах от Ивакина, и разделена на две части оврагом с маленькой, протекающей там,
Андрей срубил избу-пятистенку и привёл туда свою Катю.
Что такое пятистенная изба. Это бревенчатый сруб, разделённый на две не равные половины. К нему сбоку приделаны сени, где хранился разный хозяйственный инвентарь: тазы, вёдра, грабли и прочее. Начинались сени с крылечка у чела дома, заканчивались входом на скотный двор, где стояла корова, толпились овцы в загоне, хрюкала свинья, были насесты для кур. Подальше от крыльца, слева, лесенка в две ступеньки и вход в избу. Справа – печь, слева впереди красный угол с иконами, под ними стол, лавки (широкие доски, вделанные в стену), напротив печи, слева дверь в другую половину избы.
Жили Андрей и Катя середняками – большого достатка не было, но и не бедствовали. Войны – Первая Мировая и Гражданская – их не сильно задели. Родились дети: Варвара, Вера, Евдокия, Михаил и Алексей.
Старший из мальчишек, шестнадцатилетний Михаил седел на лавке у замёршего окна. Он дышал на него, тёр пальцами, что бы стекло оттаяло и было видно, что творится на улице.
Шёл январь 1942 года, стояли крещенские морозы.
Зима пришла рано, снег выпал 30 октября, на день рождения младшего брата Алексея. Ему как раз одиннадцать лет исполнилось.
Вообще-то мальчика должны были назвать Дмитрием, по крайней мере, с таким наказом мать посылала свою дочь Веру в Ивакино, в сельсовет, зарегистрировать новорождённого. Вера, ей тогда было двенадцать лет, шла и всю дорогу думала: «Что за имя, Дмитрий? Как его маленьким-то звать?» Так ничего и не придумав, она решила: пусть будет Алёшенька, так и сказала в сельсовете. И мальчика зарегистрировали под именем Алексей. Вон он теперь бегает с ребятами, в овраге на санках катается. Как будто войны нет. А война пришла к ним на следующий день после прихода снега и мороза.
Немцы шли по улице деревни в серых шинелях с винтовками на плечах, усталые, замёршие.
На окраине Ивакино несколько дней шли бои. Потом всё стихло: Красная Армия откатилась ещё дальше на восток, и остановились по слухам где-то у Вереи.
В избе никого не было, кроме матери. Старшие сёстры – Варвара и Вера работали на текстильной фабрике в Одинцово, третья сестра, Евдокия, с осени училась в Москве на медсестру.
Отец исчез где-то через неделю, после прихода немцев. Появился только к концу декабря. Принёс продукты: консервы, муку, три буханки чёрного хлеба.
– И матку накормите и сами наедитесь – сказал он сыновьям.
– Ты в партизанах? – спросил Михаил.
– Что ты, Миша. В каких партизанах? Мне уже пятьдесят два года. Стар я по лесам бродить. И без меня с немцем справятся.
– А справятся?
– Справятся, Миша, справятся. Посмотри, какой немец скучный пошёл. Вишь, климат для него не подходящий. Знамо дело – не Париж.
На следующий день отец опять исчез.
А Мише сейчас у окна вспоминались золотые косы одноклассницы Галки Дроздовой и как они целовались в августе на току, среди зерна. Как она там сейчас в Ивакино? Или успела уйти до прихода немцев. С осени он там не был. Немцы перемещения от села к селу как-то не поощряли, да и не зачем было идти.
От мыслей его отвлекла мать:
– Мишенька, ты сходил, рыбки что ль принёс.
Немцы за три месяца оккупации подчистили почти всё, что могло быть съедено. Живность была уничтожена полностью. Скотину спрятать трудно, и то, что не было прятано, забрали немцы. Осталась картошка, кое-какое зерно, капуста, морковка и прочее с огорода. Но на этом жить было трудно. Организм требовал мясо. Мясо заменяли рыбой.
Миша кивнул головой, соглашаясь с матерью, и стал одеваться, взял сачок, сделанный из проволоки и из старой рыболовной сети, вещмешок. На крыльцо вышел с лыжами.
По дороге, за оврагом ехали одинокая нагруженная телега. Немец сидел на ней весь скрюченный от холода.
Телега на дороге зимой вещь сама по себе удивительная и не привычная для русского взора!
Деревенские мальчишки прекратили играть и с интересом смотрели на телегу с немцем. Хотя ничего интересного не было: немцы свозили на поле перед Павловкой своих убитых, намереваясь похоронить их весной, когда земля оттает. Сейчас-то земля как камень. И этот немец вёз своих мертвецов на место их будущего захоронения.
Телега наехала колесом на какую-то кочку, вздрогнула, подпрыгнула, и возница вылетел головой в сугроб, да так там и остался. Замёрз бедняга, пока ехал.
Ребятишки с опаской обступили телегу. Погладили по морде лошадь. Немец как воткнулся головой в сугроб, так там и остался. Кто-то предложил разгрузить телегу и отправить лошадь назад. Что ж она так и будет здесь стоять? Замёрзнет ведь! Скотину было жалко. Телегу стали освобождать от её страшного груза. Но что их просто так разгружать? Так не интересно. Мертвецов втыкали вертикально в снег: кого ногами вниз, а кого и головой.
Телегу разгрузили, а лошадь развернули. Сначала ей дали клок сена, затем вожжами по тощему крупу и отправили назад по дороге.
Потом решили сыграть в солдатики, где вместо оловянных солдатиков стали использовать трупы солдат вермахта. Вскоре в поле выстроились две колонны мёртвых немцев. Одна колонна, поставленная ногами вниз, играла роль наших, а другая, поставленная головами вниз, естественно, немцев. Мальчишки стали бегать между ними, изображая бой.
Миша довольно долго с крыльца наблюдал за действиями ребятишек, потом вздохнул, подумал: «Ерундой занимаются», встал на лыжи и направился к реке.