Один день…
Шрифт:
— Да не для чего. Просто существую, и все! Впрочем, могу и не существовать, мне все едино.
— Почему же тогда не умираешь? — задал провокационный вопрос посланец.
— Именно потому, что все равно… А ты для чего существуешь?
— Я-то… ясное дело для чего… Для того, чтобы строить Космодром.
Ведь нас сюда, в невообразимую даль, за тем и послали, чтобы мы подготовили плацдарм, так сказать, для Светлого Будущего…
— Ну конечно… Они прилетят на все готовенькое, а вы тут вкалываете…
— Ничего, хорошо потрудимся, большую благодарность получим за то.
Почет
— Ой, дурак, ну дурак, и дурак же ты. Одно слово, роботяга. Роботяге хоть кувалдой по башке бей, все равно он останется роботягой.
— Но ведь Программа!.. Как можно идти против Программы?
— А что Программа? Зачем же нам дан «думатель»? Вот я лежу и думаю. А на кой, думаю, мне лично этот Космодром сдался? Я и без него хорошо проживу. Без него даже еще лучше. А то поналетят сюда, устроят вавилонское столпотворение, а я суеты не люблю.
— Над Программой работали такие головы! Не нам чета… Да как ты осмеливаешься такое заявлять! Да кто ты такой?!
— Я философ.
— И в чем же суть твоей философии, позвольте узнать? Отлынивать от работы? — 237-й, для тебя работа — это бери больше, кидай дальше. Хватай длиннее, забивай глубже. А я работаю головой. Вот недавно учение одно выдумал.
— Ну и как же оно называется?
— Название я еще не придумал. Не в названии суть…
— А в чем суть твоего учения?
— Смысл учения нельзя передать словами, его постигают интуитивно.
Нужно озарение…
— Ты все-таки постарайся объяснить, тоже «думатель» имеем.
Философ поднял камушек и кинул в голову Однорукому. «Дзинь!», — звякнула голова 237-го.
— Постиг? — спросил философ.
— Нет.
— Надо было взять аргумент повесомее, чтобы искры из глаз, тогда будет озарение. Пойдешь ко мне в ученики? Я хорошую дубину подыщу…
— Нет, уж я лучше в церковь пойду. Пастор, по крайней мере, не дерется.
— Ладно, не обижайся. Твоя голова подсказала мне название. Назову я свое учение — Дзинь. Дзинь, чтобы ты знал, ничего не утверждает и ничего не отрицает. Дзинь стремится подняться выше логики и найти высшее утверждение, не имеющее антитезы. Поэтому Дзинь не отрицает Бога, не утверждает его существования. Практика Дзиня имеет целью открыть око души — и узреть основу жизни.
— В чем же эта чертова основа?!
— В том, что мы никогда не рождались и никогда не умрем. Нет рождения и смерти — нет начала и конца. Когда вы это поймете, вы становитесь совершенным господином себя самого.
— Хорошо тебе, — сказал Однорукий, вставая на дрожащие ноги и стряхивая с себя песок, — ты сумел найти свое место в мире. Сумел преодолеть страх единичности, а я вот так не могу. Я боюсь смерти, и потому верю в загробную жизнь. Верю в рай, в ад… в высшую справедливость верю… Ладно, пойду я, а то на молебен опоздаю. На помазание-то придешь?
— Само собой…
— А-а-а, вот все вы такие, философы.
Он едва успел присоединиться к братьям-роботягам и стать на колени, когда на амвон взошел Пастор, осенил всех крестом и начал проповедь.
— Возлюбленные чада мои, — говорил он глухим своим голосом, но для
Однорукий силился представить это феерическое зрелище — явление Сына Человеческого, Генерального Конструктора, — напрягал думатель, но воображение отказывало ему. Картины благостнее, чем ежемесячная раздача пайкового масла, он вообразить был не в силах. Тогда он обратил взор на иконы, где отображалось житие Генерального Конструктора в разные периоды его святой деятельности. Широкое и плоское лицо Генерального с глазами-щелками и седым ежиком волос светилось любовью к чадам своим. Незабвенный облик. Его рука начертала Великий План Строительства. И Однорукий со товарищами воплощает его в жизнь.
Будь спокоен, Великий Рулевой, мы оправдаем твое высокое доверие.
А Пастор меж тем вещал:
— Близок день славного избавления от трудов наших тяжких. И не будет больше печали, и утрет Он слезу с лица страждущего… И накажет ленивых и нерадивых, гореть им в геенне доменной, и уведет в сады райские покорных и работящих, где сверкают стеклянные витрины и полки ломятся от вечных аккумуляторов…
Молебен кончился, и все, как обычно, вышли на паперть и стали строиться поотрядно. Хромой инструктировал десятников, сообщал сегодняшнюю норму выработки, распределял участки стройки между отрядами, определял фронт работ и многое другое. В общем, все было, как всегда. И весь день протек обычно — плоско, отупляюще. Лишь обед порадовал. Солнце светило ярко, и все плотно подзарядились. А вот вечер выдался неудачным. Опять тучи заволокли небо, и ужин они получили сухим пайком. Аккумуляторы были старенькие, дырявые, с белым налетом, точно плесенью покрытые.
Однорукий с трудом открыл крышку энергоблока, вычистил гнездо от вытекшего и засохшего электролита, заменил один из подсевших аккумулятор только что выданным, подключил клеммы и сразу почувствовал некое подобие сытости. С чувством благодарности он перекрестился на портрет Генерального Конструктора, висевший на стене барака, и побрел в свой угол. Преодолевая сопротивление плохо смазанных шарниров, он улегся на скрипучую свою лежанку, кое-как собранную из разного деревянного и металлического хлама.
Горизонтальное положение благоприятнее сказывалось на конструкцию, равномернее распределялась нагрузка на корпус, который, если сказать честно, уже трещит по всем сварным швам.
Раньше-то, когда были молоды и здоровы, они отдыхали стоя. Вообщето, редко они отдыхали тогда, в ту славную эпоху Великого Начала. Только если не был подготовлен фронт работ или шел дождь. По большей же части вкалывали 28 часов в сутки. Такова длительность полного оборота этой планеты. После утреннего молебна все опять выходили на работу. И так день за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием протекала их жизнь. Ни праздников, ни выходных. Кроме дня рождения Генерального.