Один день
Шрифт:
— Сидел там и смотрел, как ты заигрываешь с официантом.
— Отцу не говори. — Встав, чтобы обнять его, она сдвинула столик. — Где ты был?
— Готовился к занятиям. — Его волосы были еще влажные после душа с Туве Ангстром, и когда мать смахнула прядь с его лба, нежно коснувшись его лица ладонью, он понял, что она уже слегка пьяна.
— Какой ты взъерошенный. И кто тебя взъерошил? Что у тебя за проделки опять?
— Я же сказал — составлял план уроков.
Она скептически усмехнулась:
— А вчера куда пропал? Мы ждали в ресторане.
— Извини, не смог. Дискотека в колледже.
— Дискотека.
— Двести пьяных скандинавок танцевали, как Мадонна.
— Танцевали, как Мадонна. Рада, что не имею ни малейшего понятия, как это делается. Было весело?
— Кошмар.
Она похлопала его по колену:
— Бедняжечка.
— А папа где?
— Ему пришлось пойти прилечь в гостиницу. Жара доконала, и сандалии натерли. Ну ты знаешь своего папу — он из Уэльса, и этим все сказано.
— И чем вы занимались?
— Гуляли по Форуму. По мне так он прекрасен, но Стивену было скучно. Такой беспорядок, колонны валяются… Кажется, он считает, что лучше снести все бульдозером и возвести на этом месте зимний сад или что-то в этом роде.
— Сходите на Палатин. [7] Это вон тот холм…
— Я знаю, где Палатин, Декс, я ездила в Рим, когда тебя еще на свете не было…
— Да, и кто тогда был императором?
— Ха. Помоги-ка мне с вином, а то выпью всю бутылку. — Она и так осушила бутылку почти до дна, но он вылил остатки вина в стакан для воды и потянулся за ее сигаретами. Элизабет щелкнула языком. — Знаешь, иногда я думаю, не слишком ли мы переборщили с твоим либеральным воспитанием.
7
Палатин — один из семи холмов, на которых возник Рим.
— Согласен. Вы меня испортили. Дай спички.
— Это не умно, кстати. Я знаю, что тебе кажется, будто с сигаретой ты похож на кинозвезду, но это не так, ты выглядишь ужасно.
— Почему тогда ты куришь?
— Потому что я с сигаретой выгляжу феноменально. — Она воткнула сигарету между губ, и он зажег ее спичкой. — Но я буду бросать. Это последняя. А теперь быстро, пока отец не пришел… — она с заговорщическим видом подвинулась ближе, — расскажи о своей личной жизни.
— Нет!
— Брось, Декс! Ты же знаешь, у меня одна радость — услышать пару сальных историй от детишек, а твоя сестрица такая святоша…
— Вы пьяны, старая леди?
— И откуда у нее двое детей, ума не приложу…
— Ты пьяна, мама.
— Я не пью, забыл? — Когда Декстеру было двенадцать, как-то вечером она торжественно отвела его в кухню и полушепотом объяснила, как делать сухой мартини, точно речь шла о религиозном ритуале. — Ну давай. Рассказывай, и не жалей смачных подробностей.
— Мне нечего тебе сказать.
— Неужели у тебя в Риме никого не было? Ни одной милой католички?
— Нет.
— Надеюсь, ты не связался с одной из своих студенток?
— Конечно, нет, мам.
— А дома? Кто пишет эти длинные, закапанные слезами письма, которые мы все время тебе пересылаем?
— Не твое дело.
— А
— Да нечего тут говорить.
Она откинулась на спинку стула:
— Что ж, ты меня разочаровал. А как же та милая девочка, что приезжала к нам в гости?
— Какая девочка?
— Красивая, серьезная шотландка. Которая напилась и стала кричать на отца, поминая Никарагуа.
— Эмма Морли.
— Да, Эмма Морли. Она мне понравилась, между прочим. И отцу тоже, хоть она и назвала его буржуазным фашистом. — При упоминании об этом Декстер поморщился. — Я люблю, когда в людях есть огонь, искра. Не то что твои глупые лупоглазки, которых ты обычно приводишь по ночам. «Да, миссис Мэйхью, нет, миссис Мэйхью». Я слышу, как вы крадетесь на цыпочках в комнату для гостей…
— Ты действительно напилась, да?
— Так что эта Эмма?
— Мы просто друзья.
— Уже просто друзья? А я бы не была так уверена. Думаю, она в тебя влюблена.
— Все в меня влюблены. Судьба такая.
В его голове эти слова прозвучали красиво, — слова прожигателя жизни, не чуждого самоиронии, — но теперь, когда он и мать сидели в молчании, он снова почувствовал себя глупо, как на тех вечеринках, когда она разрешала ему сидеть со взрослыми, а он начинал рисоваться, и ей было стыдно. Она снисходительно улыбнулась и сжала его руку:
— Будь хорошим мальчиком, ладно?
— Я и есть хороший, я всегда хороший.
— Но не слишком. Не делай культ из своего стремления всем нравиться.
— Не буду. — Он начал смотреть по сторонам, чувствуя себя неловко.
Она толкнула его под локоть:
— Так ты будешь еще вина или пойдем в отель и проведаем твоего отца?
Они зашагали в северном направлении по переулкам, идущим параллельно Виа дель Корсо к Пьяцца дель Пополо; Декстер сворачивал на самые живописные улочки, и постепенно он почувствовал себя лучше, довольный, что так хорошо знает город. Мать, нетвердо державшаяся на ногах, опиралась на его руку.
— И долго ты намерен здесь пробыть?
— Не знаю. Возможно, до октября.
— Но потом ты вернешься домой уже насовсем, верно?
— Конечно.
— Я не имею в виду у нас. Не хочу тебя мучить. Но мы готовы оплатить депозит за квартиру, ты же знаешь.
— Но куда спешить?
— Декстер, уже год прошел. Не хватит ли отдыхать? Ты и в университете не слишком утруждался…
— Я не отдыхаю, я работаю!
— А как же журналистика? Ты разве не хотел стать журналистом?
Он как-то вскользь упомянул об этом, но лишь для того, чтобы ее успокоить, обеспечить себе алиби. Похоже, что с приближением двадцатипятилетия возможностей становилось все меньше. Некоторые профессии, которые казались крутыми — кардиохирург, например, или архитектор, — теперь уже были для него закрыты, и все шло к тому, что журналистика окажется в той же категории. Писательского таланта у него не было, он не разбирался в политике, плохо говорил по-французски, у него не было ни образования, ни навыков, лишь загранпаспорт и воображаемая картина перед глазами: он лежит и курит под потолочным вентилятором в какой-нибудь тропической стране, а рядом с кроватью — его верный старенький «Никон» и бутылка виски.