Один на один
Шрифт:
– Почему это моя? – покраснел Толик.
– Да! – Лицо Мишки вдруг закаменело. – Нет, Шестаков. Что? Сейчас будем! – Он резко бросил трубку, задумался на долю секунды, скривился, как от зубной боли, и кинулся к входной двери, на ходу приказав Мухину: – Живо за мной. Там с Профессором какая-то фигня.
– Какая? – В первый момент Толик испугался не за СССР, а тому, как быстро и страшно изменилось Мишино лицо.
– Я сказал: живо давай.
Наверное, так бывает только в кино.
Выскочив из конторы и забежав за угол точно такой же обшарпанной пятиэтажки,
– Мишка, смотри! – неестественным шепотом заорал Мухин.
Но Шестаков все уже увидел сам.
Савелий Сергеевич сидел на своем окне, свесив ноги на улицу.
Женщина на вахте привстала и попыталась было вякнуть: «Пропуск!», но грозное Мишкино: «Милиция!» живо усадило ее на место.
Перепрыгивая через две ступеньки, Толик несся по лестнице вслед за Шестаковым и больше всего боялся, что сейчас в лаборатории они увидят пустое окно.
У комнаты Профессора, почти в дверях, стоял мэнээс Малинин с пробиркой в руках и открытым ртом. Рядом привалилась к косяку Таня. Глаза у нее были такие же, как у мэнээса Малинина, но рот она закрывала ладошкой.
Шестакову пришлось довольно сильно пихнуть Малинина, который загораживал вход. СССР сидел на окне. Таня убрала руки от лица и явно собиралась закричать.
– Тихо! – таким же страшным шепотом, как недавно Мухин, крикнул Миша, схватил девушку за плечи, мягко, но сильно толкнул в сторону Толика. Таня покорно уткнулась Мухину в грудь, отчего тот моментально растерялся.
Раздумывать было некогда. В несколько бесшумных прыжков Миша преодолел комнату, моля только о том, чтобы не задеть ненароком какую-нибудь стекляшку. Профессор на окне опасно качнулся, когда Шестаков был буквально в двух метрах от него. Ни на какие профессиональные захваты времени не оставалось.
Миша прыгнул, тривиальнейшим образом рванув Савелия Сергеевича за шкирку.
Послышался треск. Профессор что-то сдавленно крикнул, взмахнул руками и рухнул навзничь на Шестакова. Несколько секунд никто не мог пошевелиться. В наступившей тишине было слышно, как долго-долго катится куда-то оторванная пуговица.
Объективно говоря, все могло кончиться не так уж и мило. Удар затылком при падении даже с высоты подоконника грозит серьезной травмой позвоночника. Слава Богу, Шестаков прекрасно самортизировал полет Профессора, сильно при этом ударившись копчиком об пол.
– У, черт! – с непередаваемым выражением произнес Миша, спихивая с себя тяжелого и костлявого Профессора. – Можно выдохнуть, – небрежно бросил он застывшим в дверях Тане, Толику и мэнээсу Малинину. – Мухин! – чуть громче позвал он. – Девушку МОЖНО отпустить.
Все сразу засуетились, затолкались, подбежали к Профессору. Он лежал на боку, порванный халат закрывал голову. Савелий Сергеевич был в глубоком обмороке.
– Нашатырь? – полуспросил-полуприказал Шестаков Тане. – «Скорую»! – приказал мэнээсу Малинину. – Голову ему держи! – рявкнул Мухину.
В коридоре уже хлопали дверями и гомонили. «Кто кричал? Что случилось? „Скорую“?
– Смотреть здесь, товарищи, нечего, – хорошо поставленным голосом Глеба Жеглова произнес Шестаков, выходя из комнаты. – Савелию Сергеевичу ПЛОХО С СЕРДЦЕМ. – Последние слова он произнес с нажимом, глядя в глаза мэнээсу Малинину.
– У меня есть нитроглицерин! – сказал кто-то.
– Спасибо, пока не надо. «Скорая» сама во всем разберется. – Шестаков вернулся в комнату.
– А вы кто такой? – спросили сзади. Но дверь уже была закрыта.
Савелий Сергеевич лежал на полу, вяло отмахиваясь от пузырька с нашатырем, который ему совала под нос Таня.
– Вот что, и Таня и Муха, – твердо начал Миша, – сейчас приедет «Скорая». Ни слова про окно, ясно? Скажите просто: стоял, упал.
– Очнулся – гипс, – тупо выговорил Толик.
– Не смешно, – строго одернул его Шестаков и присел около СССР. – Вы меня слышите, Савелий Сергеевич?
Профессор водил по сторонам мутным взглядом, судя по всему, еще не фиксируя окружающие предметы. Таня сидела рядом с ним на коленях. Вначале Миша заметил трогательную дырку у нее на коленке и только потом обратил внимание, что девушку колотит крупная дрожь. Недолго думая, он крепко обнял Таню за плечи. «Господи, как птенец», – подумал Миша, такая она была маленькая и теплая, с легкими пушистыми волосами, которые тут же защекотали ему щеку.
Таня Звонцова, девушка, известная всей лаборатории строгими нравами, совершенно спокойно отнеслась к тому, что за последние пять минут ее обнимает уже второй посторонний мужчина. Она лишь коротко вздохнула-всхлипнула и почти сразу перестала дрожать.
В комнату вошли двое в белых халатах. Шестаков уже собирался гаркнуть на них, чтобы выметались, но вовремя увидел у одного из них большой докторский чемодан. «Живо домчали!» – удивился он.
Один из врачей наклонился над лежащим Профессором, профессионально цапнул пульс, выпрямился и спросил:
– Его можно куда-нибудь переложить? Почему он у вас на полу?
Миша потер ушибленный копчик.
– Упал немного.
Врач потянул носом:
– Нашатырь? Он сознание терял?
– Да.
– Вы знаете, можно к завлабу в кабинет отнести, там диван есть! – радостно сообщила Таня.
– Ну так несите… – сказал тот, что с чемоданом. Шестаков тут же узнал свой собственный казенно-равнодушный стиль: «Потерпевший, отойдите в сторону… Не трогайте нож руками… Покажите, где вы стояли…» Не хватает нам пока душевной теплоты.
Савелия Сергеевича довольно неуклюже перенесли в кабинет завлаба и положили на короткий диван. После чего задали несколько деловых вопросов типа: «Алкоголем злоупотребляем?» или «Сердце беспокоит?», заполнили какие-то бумаги, предложили госпитализацию, равнодушно выслушали отказ, сделали укол и уехали.
В лаборатории устанавливался порядок. Некоторые сотрудники еще прибегали, испуганно заглядывали в кабинет, но, увидев живого и невредимого СССР, приветливо машущего рукой с дивана, спокойно расходились по местам.