Один в толпе
Шрифт:
Мимо Холли прошла женщина и села на соседнее место. На ней была черная стетсоновская шляпа, ярко-красная рубашка с серебряными пуговицами, черные джинсы на серебряном ремне и красно-черные сапоги на серебряных каблуках. Улыбка ее была столь же ослепительна, как и наряд.
– Вы впервые на концерте Коула Вебстера? – спросила она дружелюбно.
– Я слышала, как он поет, но это было совсем в другом месте, – ответила она. Размеры стадиона и количество людей, пришедших послушать Коула, поразили Холли. Одно дело – читать про его популярность, и совсем другое – видеть это воочию. Ей было трудно представить, что человек, который пел
– Только не рассказывайте мне, что вы слышали, как он играл в ресторане в Теннесси. Вас таких наберется не меньше двух тысяч.
– Не понимаю, что вы хотите сказать, – ответила Холли.
– Простите мой скептицизм, но после известной истории про его пребывание в Теннесси все говорят, что сразу его узнали, но никому не говорили из уважения к его частной жизни. Знаете, в это так же трудно поверить, как и в то, что кто-то видел Элвиса в местном «Макдоналдсе».
– Наверное, когда речь идет о такой знаменитости, как Коул Вебстер, всем хочется быть к нему хоть немного ближе, – сказала Холли. – Даже если все сводится к еще одной красивой сказочке.
– Лично я не виню его в том, что он все бросил и уехал. – Женщина улыбнулась. – Я только радуюсь тому, что он вернулся.
– Вы, наверное, его давняя поклонница?
– Когда я впервые увидела его на сцене, я сказала Скитеру – это мой тогдашний муж: «Помяни мое слово, Коул Вебстер когда-нибудь станет знаменитым». – Она говорила с нескрываемой гордостью, будто ее предсказание каким-то образом помогло Коулу стать звездой. – А вы? – поинтересовалась она.
– Нет, я услышала о нем совсем недавно.
– О! – разочарованно удивилась красотка. Оркестранты вышли на сцену и заняли свои места. Представление должно было начаться с минуты на минуту. У Холли бешено забилось сердце, по спине пробежал холодок, а щеки запылали. После стольких месяцев меньше чем через час она увидит человека, с которым решила провести всю свою жизнь, человека, который должен был стать отцом ее ребенка, человека, которого она безумно любила, из-за которого смогла забыть про свой страх перед Троем Мартином.
Время неслось со скоростью облачка, пробегающего по летнему небу. Холли мечтала только о том, чтобы певец на разогреве поскорее закончил свое выступление. Наконец появились музыканты Коула, свет чуть притушили. По стадиону пробежал шепоток. Шестьдесят тысяч человек превратились в единое существо. Глаза Холли были устремлены на сцену. По залу стали метаться лучи десятков прожекторов. Изумленная Холли спросила у своей соседки:
– Что это?
– Тс-сс! – шепнула она и добавила: – Вон туда смотрите.
Холли оглянулась и посмотрела туда, куда ей указали. Огни засияли ярче, кто-то прыгнул из-под купола и полетел в их сторону. Зал разразился восторженным ревом, все повскакали на ноги. Это казалось невероятным, но фигура приближалась. Холли могла разобрать, что это мужчина, что у него за спиной гитара и что он похож... О господи! Он не просто был похож на Коула, это и был сам Коул Вебстер.
Он ловко приземлился на сцене, обернулся лицом к залу и победно вскинул руку. Оркестр заиграл его коронную песню, настоящий кантри-рок, напористый и зазывный. Зал стал отбивать ногами такт, вторя бас-гитаристу. Коул вышел на авансцену, взял в руки гитару и запел первый куплет. Шестидесятитысячный зал стал ему подпевать.
Холли обмерла с открытым от удивления ртом. Она пыталась совместить образ человека, стоявшего на сцене, с тем, который был связан в ее сознании с именем Нила Чэпмена. Но изображение не совмещалось. Перед ней был вихрь эмоций, невероятная мощь таланта. Он наэлектризовывал все вокруг. В воздухе словно сыпались искры, летевшие от него.
Песня закончилась, грянули аплодисменты, утихшие лишь после того, как Коул, прося тишины, поднял вверх руку. Смеясь, он сообщил публике, что хотел бы спеть несколько песен, и никого не отпустит домой, пока этого не сделает.
Когда зал наконец угомонился, он представил своих музыкантов, рассказав про каждого из них что-то милое и приятное. Безымянные оркестранты стали для публики словно родными. Последним он представил бас-гитариста.
– А теперь я хочу познакомить вас с истинным талантом семьи Вебстер, – сказал Коул. – Это мой брат Рэнди. Несколько месяцев назад, когда я путешествовал по нашей удивительной стране, он сидел дома и писал песни для альбома, который мы собираемся выпустить осенью. Я не хочу его слишком захваливать – ведь он мой младший братишка, чего доброго задерет нос, но песни, которые Рэнди написал для этого альбома, – лучшее из всего того, что я когда-либо записывал. – Коул дождался, когда аплодисменты утихли, и добавил, ухмыляясь во весь рот: – Каждый день я благодарю господа за то, что он наградил меня братом, который пишет, как истинный поэт, а поет, как заправский мартовский кот.
Рэнди рассмеялся вместе со всеми. Коул вышел на середину сцены и взял начальные аккорды следующей баллады. Голос его был чистым и сильным. Он пел о фермере, слишком долго трудившемся в поле, о его жене, замучившейся на кухне, о их мечтах, которые так редко исполняются.
Холли слушала его со слезами на глазах. Коул не просто рассказывал историю про фермера и его жену, он эту историю проживал. И заставлял сопереживать весь зал.
Третья песня тоже была балладой. На сей раз, чтобы еще больше завести публику, в зале включили свет. Коул подошел к краю сцены и стал всматриваться в лица людей, которые пришли провести вечер в его обществе.
Этого момента Холли и ждала. Дрожащими руками она открыла большую сумку, стоявшую у ее ног, и вытащила оттуда сложенный лоскут материи. У нее было минуты две, не больше, на то, чтобы он ее заметил. Потом, наверное, люди, сидящие за ней, вызовут охранников и станут на нее жаловаться.
Она медленно, чтобы никто не заметил раньше, чем нужно, разворачивала свой плакат. Вовремя спохватилась, что едва не перевернула его вверх ногами. Подняв плакат на вытянутых руках, она зажмурилась и стала ждать.
Оркестр играл.
Коул пел.
Вдруг он замолчал. Оркестр продолжал играть.
Коул смотрел со сцены на четыре слова, написанные алыми буквами на куске ткани. Слова песни застряли у него в горле. Такое мог написать только один человек в мире. Мозг отказывался верить тому, что видели глаза. Он столько раз разочаровывался. Но тело не подчинялось разуму. Сердце его колотилось так громко, что, как ему казалось, музыки никто не должен слышать. Только стук его сердца.
Оркестр, недоумевая, заиграл мелодию сначала. Коул молчал, и они повторили все снова. Он стоял и, оцепенев, смотрел в зал.