Один за всех
Шрифт:
Двенадцать лет Варфушке. Годами он ребенок, отрок, но душой и мыслями — юноша. Молится жарко. Всю ночь молится нынче. Два раза в седмицу так молится он всенощно — по пятницам и по средам. Ничего не ест в эти дни, кроме воды и хлеба. В другие — постную только пищу: рыбу, похлебку, уху, пшено, пироги с капустой. А мяса ни-ни. В рот не берет мяса. Странный он, Варфушка. Был диковинный ум и раньше, в детстве, а теперь, с той поры как встретился с чудесным пресвитером, как случилось с ним диво, как внезапно пробудилась в нем память, разумение к книжной мудрости и способность к чтению, — стал еще более странным. Молиться горячее стал, читает много, жадно, священное писание, житие преподобных Киево-Печерских Отцов, Апостольские деяния и мечтает. Мечтает о подвиге… Уйти, удалиться от мира, в лес куда-либо, в чащу, подалее… Молиться за людей, трудиться за людей, Бога радовать молитвой и трудом. Рубить столетние дубы, из них строить людям гридницы, чтобы от татар-басурман укрываться. Таскать бревна на своей спине из леса до деревень, до сел. И воду и топливо. А к ночи снова в лес, в чащу. Там, на зеленой мураве, а то и на снегу студеном, на коленях, за них, за всех страдающих, угнетенных молиться Хозяину Мира. Облегчить бы им горе и нужды, помочь перенести страдания, до пота лица молиться.
А пока…
Упал на пол молельни Варфушка, разметал руки, замер.
— Боже Всесильный! — шепчет, — помоги! Помоги матушке с батюшкой одолеть нужду, не пасть духом. Помоги несчастным ростовским горожанам, и всей Руси многотерпеливой. Помоги всем страдающим и бедным! Помоги всем людям, нуждающимся в помощи Твоей!
Пышно раскрылся алый цветок Варфушкина сердца, запламенела душа, загорелась мысль. Солнце пронизало ее всю. Все вены, все жилки, все дыхание, вздох и движение каждое трепетали молитвой. Будто поток вдохновенный, волна накатилась, закружила и понесла. Драгоценный порыв. Весь — цепенение сладкое, страстный вопль любви к Богу…
В сердце мальчика сладким, ярким пламенем горела молитва. Жил и не жил Варфушка в эти мгновения. Жила душа, жила мысль, жило вдохновенное сердце, но тело не чуялось. Оно отделилось. Варфушка словно летал на крыльях своей молитвы…
Стук. Легкий, чуть слышный стук в косяк двери. Ни звука в ответ. Варфушка точно не слышит ничего, лежит. Еще легкий стук. Чуть скрипнула скобка двери…
Вошла Мария. Годы наложили печать на молодое еще лицо ее. Скорбно глядят очи, потускневшие от слез. Седина инеем посыпала голову. Не могло не отозваться на боярыне горе родной страны. Пуще собственного разорения ударило оно ее по сердцу. Поблекли очи, побелели косы. Тяжело.
Увидала распростертого на полу мальчика. Кинулась к нему:
— Варфушка! Сынушка! Аль не можется тебе? Желанный мой…
Поднял голову… Легкий, как призрак, поднялся с пола. Темнели глубокие синие озера Варфоломеевых глаз… Смотрел на мать и точно не видел ее… Порыв не прошел. Еще догорало пламя молитвы во взоре. Сам был бледен и хорош, как вдохновенный Божий Серафим.
Бледность, худоба лица, темные кружки под глазами бросились в глаза Марии. Жалостью острой, мучительной забилось сердце матери. Бросилась к сыну, положила худые руки на плечи мальчика, заглянула в синюю глубь бездонных очей.
— Сынушка! Иссушил ты себя, замучил совсем. Не надо насиловать себя, миленький. Не надо изнурять молитвой, детушка. Намедни ничего не кушал и всю ночь опять в молельне был. Так, детушка?
Опустились в смущении синие глаза. Лгать не умеет Варфоломей. Дрогнули губы, шепнули:
— Так!
— Желанный! Не мучь ты себя… Гляди: дитя ты еще. Какие грехи у тебя могут быть, детушка?
— Грехи у всех людей, мама! У всех…
— Родной! Господь с тобою… Нет у тебя грехов.
Покачал головою, задумался и произнес тише:
— Есть — и свои, и чужие. За чужие тоже молиться надо. Видишь, сколько страдания кругом? Не неволь, родимая, сама же еще с колыбели, с детства учила меня: за ближних молиться надо, за всех… А ноне мешаешь. Не надо, мама, и не бойся за меня. Гляди — сильный я, не то бы еще вынес… Не слабже Степана-брата… И в работе горазд, как он. Так мне ли на здоровье жаловаться? Полно! Еще на больший подвиг пошел бы с охотой…
Осекся… Взглянул в испуганное лицо матери и замолк. Но слово уже вырвалось, вернуть нельзя. От страха затрепетала Мария.
— На какой подвиг? Что замыслил? Говори, говори, Варфушка!
Молчал с минуту, поднял затем глаза. Хрустально-светлые, они горели лазурными огнями. И голос чистый, как тот же хрусталь, ясно и спокойно ронял красивые светлые слова прямо из сердца.
— Уйти бы… удалиться… одному в пустыню… Работать на людей… Вместо разоренных сел и городов новые им ставить, где басурманов не видно, и молиться с трудом вперемежку. Одному за всех молиться. То ли бы не счастье? То ли бы не радость была, матушка? — заключил Варфуша с небывалым восторгом.
Тихо, тихо заплакала боярыня. Грустно, жалостно… Зашептала горемычно:
— Варфушка, окстись! Варфушка, отронек мой тихий, любименький, радость душеньки нашей. Ладный ты наш. Рано тебе это… Молод ты, Варфушка! Золотой ты мой, голубчик сизокрылый. Не мысли о том до времени. Слушай меня, Варфушка! Придет твое время — ни единым словом не помешаем. Ни отец, ни я… Тайна великая на тебе, Варфушка… Доселе молчала о ней, а сейчас скажу… С тобою поделюсь, все узнаешь, а только дай мне слово, сыночек, остаться с нами, покамест живы мы, отец твой и я, пока радуемся на тебя, желанный. Даешь?
— Даю, матушка! Буду с тобою. С отцом буду. Люблю я вас, — прошептал в смятении мальчик, целуя мать.
— Спасибо за ласку, Варфушка. А теперь слушай. Было давно это. Более двенадцати годов назад. Пошла я в церковь как-то. Молилась горячо. Ликовала душа моя… Пропели тресвятую песнь. Вынесли Евангелие… И вдруг громко крикнул кто-то, будто младенческий голос… Смутилась, испугалась я, — потому что сказал он чудные слова: предсказал он, что будет у меня сын и когда возрастет, сделается великим угодником Божиим… Запали Херувимскую и новый крик ребенка покрыл пение церковное. Едва удержалась я в ту пору, чтобы не зарыдать от страха и радости… Не помню, как достояла я службу… А когда вышел снова священник и провозгласил с амвона: «Вонмем! Святая святым!», — в третий раз детский голос вскрикнул громче тех двух первых. Плакала я и рыдала… Собрались прихожане вокруг меня, удивлялись, говорили о Божием знамении… Пришла я потрясенная домой, в смятении… Не смела подумать о том, что значило такое чудо… Скоро родился у нас ты, сыночек… Поняли мы с отцом тогда, что значил детский крик в церкви… И порешили мы с отцом отдать тебя Господу… Крестил тебя добрый мудрый священник. Узнал он о чуде и сказал: «Сын ваш — избранный сосуд Господень и служителем будет Святой Троицы». Чудный, таинственный гость-пресвитер говорил то же. Великую будущность, сынушка, предсказал он тебе… Так нешто мы можем мешать тебе с отцом… На тебе — тайна Божия. Ты избранный Заступником Самим. Дитятко! Господь с тобою! Молись, как знаешь, не изнуряй себя только. Рано тебе идти на подвиг, указанный Господом… Но ты позднее пойдешь на него… Ты — Варфоломей, родился в день Варфоломея, — сын радости значит имя это. И Божию радость откроешь людям ты, отмеченный Самим Небесным Творцом…
Вдохновенно прозвучали последние слова Марии. Пылко закончила она свою речь.
Варфушка с горящими глазами, с просветлевшим лицом слушал мать. Так вот она какова тайна чудесная, он, Варфушка, тихий, скромный Варфушка, он — Божие дитя.
Зачаровало его это открытие, забаюкало… Вспыхнуло, разгоралось пламя счастья. Сердце раскрылось, и бросился он на колени, простер руки вперед, взглянул, — перед ним на иконе знакомое бледное лицо Многострадального, и кроткие очи, и тернии… Колючий венец на светлых кудрях… Капли крови, как рубины, как жемчужины. Любовь и жертва в чертах Христа. Готовность выпить до дна горькую чашу за других, за весь мир принять страдания…