Одинаковые
Шрифт:
Митрофановна подошла к самому окну, передала девушке корзинку со свежими яйцами, крынкой молока, куском домашнего сала и горкой свежевыпеченных оладий.
– Иди завтракай, пока не остыли. С утра напекла…
– Ой, теть Галь, что бы я без тебя делала?
– А зачем тебе без меня, коли я – вот она? – Митрофановна засмеялась, колыхаясь всем телом. – Спишь и не видишь, что у тебя под носом делается.
– А что делается? – насторожилась Настя.
– А вон что, – усмехнулась Митрофановна. – Иди-ка на крыльце погляди!
Настя, нахмурившись, кинулась через весь дом к входной двери,
На крыльце, привалившись к притолоке, лежала огромная охапка полевых цветов. Разнотравье кружило голову и удивляло естественностью, простотой и безыскусной гармонией. Ромашки, колокольчики, дикая герань, тысячелистник, клевер, луговая кашка, зверобой, купальник и медуница издавали чудный запах, в котором смешалось все: ранний рассвет, утренняя сырость, луговое очарование, молодая зелень и слезы первой росы…
– Митька опять с утра по полям носился, – досадливо покачала головой Настя.
– И чего ты нос от него воротишь? – Митрофановна недовольно сдвинула брови. – Какой парень пропадает, загляденье: и умный, и добрый, и работящий! А главное, свой, деревенский. И любит-то тебя как: ни свет ни заря подхватился, и тебе, упрямице, цветы побежал собирать. Ну? Чем плохо?
– Да не плох он, конечно, но мне не нужен, – повела плечом Настя. – И цветы эти не нужны. Теть Галь, ведь сто раз уже обсуждали, чего опять воду в ступе толочь? Надоело!
– Ой, девка, останешься ты одна. Как пить дать, останешься, с такой переборчивостью. Потеряешь Митьку, жалеть будешь! Такого красавца любая баба схватит, не подавится. Ну, да ладно. Тебя ведь не переговоришь. Иди завтракай. На работу-то сегодня пойдешь? Или хоть одну субботу дома посидишь?
– Пойду, – Настя кивнула в сторону улицы, – у меня сегодня две капельницы, женщину после операции привезут. Так что сейчас быстренько перекушу и побегу.
Анастасия любила такие ничем не выдающиеся дни. Привычные, заполненные работой, общением с людьми, переживаниями, встречами и улыбками…
День, обычный, деревенский, хоть и субботний, покатился по накатанной…
Глава 2
Анастасия родилась в Васильевке тридцать один год назад. И с каждым днем все больше влюблялась в эту неприметную, на первый взгляд, среднюю полосу России-матушки: в луга, осыпанные полевыми цветами, в поля, колосящиеся высокой пшеницей и зернистой рожью, в леса, манящие тенистой прохладой…
Она обожала это невероятное пьянящее раздолье. Любила зори, полыхающие до самого горизонта, закаты, обнимающие усталое солнце, травы, пахнущие свежестью и дурманящей мятой, тихие речные заводи, окутанные густыми молочными туманами. Не переставала удивляться этой скромной неброской красоте, букету ароматов, земле, насквозь пропитанной невероятной силой, энергией и естественной гармонией.
До сих пор отчетливо помнила, как мама, тоже родившаяся здесь, повела ее первый раз на реку. Настена отчаянно
– Посмотри, Настенька, какая чистая водичка. Это наша хозяюшка, река глубокая, заводь прозрачная. Она наше село омывает, людям помогает, птиц и зверей поит. И в радости, и в горести мы к реке приходим, садимся на берегу и жалуемся, советуемся, пеняем на жизнь. Песни ей поем, частушки отбиваем. А парни и девчонки на свидания к реке бегают. Река наша много секретов деревенских хранит, много чего про нас, суетливых, знает. Не бойся, доченька, ее, опусти ножки в воду прохладную, почувствуй силу ее великую…
Мама слыла в селе человеком особенным. Работала дояркой на ферме, но умела людей травами лечить. Ходила на заре в поле, в луга за рекой, собирала веточки, цветы, семена, зерна и колоски. Сушила, хранила, растирала, перебирала. А потом то в чай добавляла, то в еду, то в кисель. Густые настои варила, сборы целебные готовила.
Настя, глядя на ее старания, умения и отношение к людям, сразу решила доктором стать. Но не получилось…
В тот год, когда Анастасия заканчивала школу с золотой медалью, мама внезапно умерла. И девушка, пропустившая время экзаменов в институте, отдала документы в медицинское училище, куда медалистов брали без экзаменов.
Тот выпускной год дался девочке тяжело. Мама уже не работала, болезнь, вдруг скрутившая сильную веселую женщину, сразу превратила ее в слабую немощную старушку. Она лежала на кровати, подложив ладошку под щеку. Иногда горько плакала, словно жалея о чем-то, чего не в силах изменить. Не жаловалась на боль, лишь тихо стонала, уткнувшись в подушку.
Настя, сраженная неожиданной бедой, похудела, осунулась, побледнела. Разрывалась между школой, уроками, подготовкой в институт и уходом за мамой.
Митрофановна и тут подставила плечо. Как-то вечером она принесла очередную крынку парного молока.
– Ты, Настюша, вот что… Готовься к поступлению, а мать мне оставь. Не зря мы с ней с малолетства дружим, всякое проходили, и это одолеем. Ты учись, а я за Раисой сама ухаживать стану. И постираю, и накормлю, и лекарство дам…
В июне маме совсем плохо стало. Врачи отводили взгляд, лекарств новых не выписывали, в больницу класть отказывались. Митрофановна ходила с красными от слез глазами, но духом не падала, понимала, что руки опускать нельзя – девчонка ведь совсем одна остается, надо крепиться, не раскисать, держаться до последнего…
В конце июня Раиса умерла.
В полдень вздохнула, придя в сознание, и тихо позвала дочку:
– Присядь, милая. Хочу рассказать кое-что, – мать улыбнулась краешком бледных губ. – Много лет я тяжкий крест несу, а смелости поведать боль мою не хватило… – Раиса взяла дочь за руку, ласково погладила высохшими пальцами. – Ты, Настенька, помни только, что грехи людские прощать надо. Любые грехи ложатся тяжким бременем на душу, отнимают здоровье. Вода на реке и то камень точит, а уж душа наша куда более тонкая штука, трудно ей под гнетом жить. Помни, доченька, все мы не безгрешны. А милость – главное наше достоинство. Умей людей прощать.