Одинокий путник
Шрифт:
– А не надо по реке идти. Надо через лес, напрямки, идти к охотникам, в Покровскую слободу. Зимой туда от монастыря конным хода нет, только вокруг.
– Да ты, дедушка, понимаешь, что говоришь? Да промахнуться мимо Покровской нет ничего проще, а плутать потом в лесу можно месяц!
– Знаю я одну примету, как туда попасть. Десять лет назад торфяник горел, узкой полосой выгорел. А у слободы канаву вырыли и пожар остановили. Так что выйти на нее не так и сложно, надо только полосу эту найти. От реки на восток верст пятнадцать до нее. И еще верст шесть-семь по ней до Покровской. От света до света можно дойти, если ногами быстро перебирать.
– Ну, а на реку как выйти? Тоже придумал?
– Нет
– Эх, жаль, сегодня не успеем. Вечереет уже, – расстроился один из гостей.
– Ничего, до завтра как-нибудь продержимся, – сказал второй, – может, лошадь припугнуть да на реку пустить, ну, вроде как понесла... И ловить ее потом... всем миром.
– Монахи же не дураки, – возразил хозяин, – понятно, что лошадь побегает и домой вернется, к кормушке.
Лешек слушал с замиранием сердца и обливался потом. Они ведь его совсем не знают! Они его даже никогда не видели! И готовы с риском для себя, всем миром помочь ему уйти от монахов. За что? Почему? От жары кружилась голова, и его покачивало из стороны в сторону – он очень боялся вывалиться наружу, не удержав равновесия. Собственно, это с ним и случилось, как только за гостями закрылась дверь. И, наверное, вид у него при этом был презабавный, потому что дети, включая мал***х, сначала захихикали в ладошки, а потом не выдержали и расхохотались.
– Заодно и попарился, – усмехнулся в бороду хозяин, и Лешек тоже рассмеялся, посмотрев на перепачканные сажей руки. Наверняка и лицо у него тоже в черных разводах, если этими руками он размазывал по лицу пот.
Хозяйка раздела его догола, развесила вещи сушиться и, поставив ногами в большое корыто, окатила теплой водой из ведра, смывая сажу и пот.
Лешеку пришлось до темноты рассказывать всей семье о своих приключениях, и о монастырской жизни, и о колдуне, убитом монахами. Слушали его внимательно, перебивали, задавали вопросы, и смотрели на него во все глаза. А больше других спрашивал дедушка Вакей, неподвижно лежащий на сундуке. Лешек успел познакомиться со всеми, и решил, что как только вырвется на свободу, сочинит песню об этих замечательных людях – веселых, бесстрашных, трудолюбивых. Напрасно авва считает их «черной костью», напрасно Дамиан презирает их темноту. Не темнота, а волшебная мудрость, унаследованная от далеких пращуров, храниться в их сердцах. Та самая волшебная мудрость, что позволила колдуну создать кристалл, та самая, что заставляет богов выполнять их просьбы, та, что хранит и оберегает их очаг.
– Во, погляди! – хозяин поднял голову и указал Лешеку на тяжелую балку в центре потолка, – копьем в громовый знак тыкал! Поганью называл. А такой знак еще у моего прапрадеда над головой висел. Заставят срезать – снова вырежу, как уйдут.
Лешек пел им песни: тихонько, вполголоса. А на ночь, когда топили печь, и едкий дым витал по темному дому, освещаемому пламенем из огромной топки, дедушка рассказывал внукам сказки – длинные, тягучие, как зимняя ночь, немного страшные, и Лешек сам заслушался, и сердце его замирало, как у ребенка, в предвкушении счастливого конца, и в надежде на счастливый конец.
Внуки любили деда, любили искренне и трепетно, несмотря на то, что неподвижный старик для семьи был тяжелой обузой. Выяснилось, что он совсем нестарый, и приходится отцом хозяйке, а не хозяину. Лешек тихонько расспросил Полеву, старшую дочь, которая нашла его в хлеву, отчего дедушка не ходит.
– Дедушку медведь поломал, давно, два года назад. Хребет переломил в трех местах. А дедушка, вот, жив остался. Только ни руками,
Монахи приходили дважды за ночь, дождавшись, пока в домах протопят печи. И теперь Лешека прятали не в сундуке, хозяин приготовил ему местечко получше, разобрав пол – худенький Лешек легко поместился между двумя настилами: полом дома и потолком подклета. И очень вовремя, потому что монахи, освещая каждый уголок факелами, нашли дырочку в стенке сундука, и на этот раз выбросили из него все, до самого дна.
Лешек думал о старике всю ночь, и к утру решился – он должен хотя бы попробовать. Эти люди рисковали жизнью детей, спасая его от монахов. Он должен попробовать. Колдун создал кристалл именно для этого, и Лешек много раз видел, как это делается. Так почему бы не попытаться самому? Всего-то и нужно чтобы взошло солнце.
Дом колдуна, снаружи маленький и невзрачный, стоял к северу от монастыря, и монастырским землям не принадлежал – на пути к нему лежало болото, непроходимое весной и осенью, и только летом оно пересыхало настолько, чтобы можно было найти тропу. Маленькая речушка Узица, на берегу которой он стоял, тоже местами была заболочена, и на лодке по ней никто не ходил. Зимой же река становилась дорогой, и от дома колдуна путь открывался не только на север, но и на юг.
Когда колдун привез его к себе, Лешеку стало хуже: боль опять начала грызть спину, появилась тошнота и озноб – солнце садилось и не давало тепла. Он не смог как следует осмотреться, да и любопытства никого не испытывал.
Колдун небрежно бросил поводья на коновязь, взбежал на высокое крыльцо и крикнул:
– Матушка! Иди в дом, ты мне нужна!
И, не дожидаясь ответа, понес Лешека внутрь. Изнутри дом был гораздо больше, чем казался снаружи, и почти все пространство в нем занимала кухня: в ней и спали, и ели, и готовили еду, и, судя по всему, пряли. Но за кухней находилось еще две комнаты – Лешек увидел двери, ведущие в них. Светлые прозрачные, решетчатые окна – такие же как у Паисия в келье – как и пышные подушки на кроватях, прикрывали ажурные белые занавеси, на столе лежала вышитая скатерть, с многочисленных полок свешивались полотенца, и вокруг было чисто, как в приюте перед приездом архимандрита. Лешек так давно не видел столько занавесей, полотенец и скатертей, что невольно хлопал глазами, глядя по сторонам – в монастыре ели на голых столах.
Колдун уложил его на широкую, мягкую кровать, откинув в сторону стеганое одеяло, и Лешек глубоко провалился в перину. На такой кровати он не лежал никогда в жизни – в приюте, как и во всей обители, на доски клали тонкие соломенные матрасики.
– Матушка, готовь полотенца, – колдун оглянулся, услышав шаги за спиной, и Лешек тоже посмотрел на входную дверь: в дом вошла маленькая чистенькая старушка, с белой головой, белым мягким лицом и белыми пухлыми руками. Рукава ее рубашки были закатаны до локтя, а на грудь одет красный передник с вышивкой. Она глянула на Лешека с любопытством, но не подошла к нему, а сразу направилась в одну из комнат, мелко семеня по выскобленному добела полу.
– Посмотри, – окликнул ее колдун, когда она вернулась в кухню, и снял со спины Лешека салфетку, – только посмотри, что они сотворили с мальчишкой...
Старушка, сложив полотенца на подушку, приложила руку ко рту и покачала головой:
– Ай, детонька... А маленький-то какой.
Лешек подумал, что он уже не маленький, но говорить ему совсем не хотелось.
– Это тот самый певун, про которого я рассказывал, – колдун нагнулся к нему и на этот раз внимательно осмотрел его раны, нажимал на них пальцами, отчего Лешек морщился и пищал, – не пищи, ты же мужчина. Ничего страшного я не делаю, только смотрю.