Одинокий. Злой. Мой
Шрифт:
«Кроме того, – объяснял тогда Серп, – твой друг не погиб. Его подлечат, и он будет как новенький. Ну а мы должны были сделать всё, чтобы дать ему возможность обращаться. Понимаешь? Мы поступали во благо, мы хотели ему помочь».
Платон криво усмехнулся, вспоминая ту ложь и то, как верил в неё. Потому что отец умел быть убедительным. Потому что Платону казалось, что это логично и правильно. Марк бы сказал им спасибо, если бы всё получилось.
Всю правду он понял спустя много лет, будучи уже взрослым. Он догадался, что
Да и не настолько ему нравился этот бездомный пацаненок, чтобы всерьез о нем плакать. В пять лет Платон был достаточно жесток к чужакам. Тем более папа же сказал: его вылечат.
То, что отец любит врать, Платон тоже понял слишком поздно.
С другой стороны, если бы не тот бесчеловечный опыт над Марком, сейчас бы у самого Платона не было даже надежды на будущее. Ведь именно этим он и занимался в последние несколько месяцев: пытался вернуть свою сущность. Он поменял ритуал под себя, ослабив его. Занялся защитой разума – чтобы история Марка не повторилась.
В первый раз у него ничего не получилось. После второго появились галлюцинации в виде Серпа, но зато и восстановление сил ускорилось. Между первой и второй вылазкой прошел почти месяц, на этот раз ушло всего два дня. Это, конечно, можно было считать относительным успехом, только вот орком Платон не стал.
Значит, нужно ещё немного изменить само строение ритуала. Ну и разум защищать лучше – а то в следующий раз к нему в гости придет уже не Серп, а орочий много-раз-прапрадед Азур, считающийся основателем их рода.
Неспроста сейчас всплыло это воспоминание. Оно лежало на поверхности.
– Звучит очень вкусно, – Ковтун благодарно кивнул. – Но кажется мне, что ты о чем-то умолчал. Чую налет недосказанности.
– А ты хорош, – мрачно фыркнул Платон.
– Я зарабатываю этим на хлеб. Давай же. В качестве десерта. Последнюю нотку.
– Будет тебе десерт. – Идти на попятную было поздно, и Платон продолжил: – Больше всего по Марку переживала мама. Она постоянно плакала. Я хотел её успокоить, объяснить, что ничего страшного не случилось.
– И что ты ей сказал? – В глазах Ковтуна заблестели искры.
– Что нельзя спасти всех бездомных собак, – тихо ответил Платон. – «Иногда нужно чем-то жертвовать». Я просто повторил слова отца.
Он навсегда запомнил материнское лицо в тот момент. Полное ужаса и непонимания. Собственный сын на секунду стал для нее копией родного отца – и это была не похвала.
– Много позже я решил, что мои опыты всегда будут добровольными. Пусть малая жертва и ведет к большому благу, но только с согласия самой жертвы. Я пришел к маме и пообещал ей это. Но, разумеется, Марка уже не вернешь. Не знаю, как он там. Восстановился или нет. Если честно, я не особо интересовался.
Платон замолчал, показывая, что теперь точно всё.
– Какая замечательная и поучительная история. – Бес смахнул с глаз невидимую слезинку. – А какие у тебя были эмоции, когда ты ее рассказывал. Считай, что аванс удался на славу. Я найду всё, о чем ты просил. Набери меня через два дня. Обсудим следующую встречу.
Пора было возвращаться к Марьяне.
Платон поблагодарил Виктора и вышел из «Серой моли».
Глава 5
В ноябре светало поздно, воздух едва наполнился близостью первых, совсем тусклых рассветных лучей. Ночью лил дождь, но сейчас он прошел, осталась лишь морось и холодный ветер, пробирающийся под одежду. На душе было паршиво – бес умел подсасывать эмоции, оставляя после себя разруху, будто вытоптанное поле. А может, и не бес тому виной, а сам Платон, которого накрыло прошлым. Пусть это и не самое сильное его воспоминание (хватало и других, гораздо хуже) – но оно определенно неспроста держалось в голове.
Ладно, теперь можно идти домой.
На половине пути, когда Платон почти вышел к точке, где мог использовать колдовство, его окликнул голос. Оставался какой-то жалкий километр. Не повезло.
– Эй, братишка, закурить не найдется?
Платон, поморщившись, обернулся. Только какого-то гопника ему не хватало для полноты ощущений.
В переулке стоял головорез, бритоголовый, невысокий, но крепко сбитый. Очевидно, тролль, потому что нижние клыки выпирали над губой, а непропорциональное лицо «украшали» крупные бородавки.
Неудивительно, даже относительная близость «Серой моли» означала, что в округе будет ошиваться всякая низшая шелупонь из тех, кто перебивается воровством и грязными делишками для тех, кто предложит повыше плату.
– Не курю и тебе не советую.
– А если найду? – тот вальяжной походкой направился к Платону.
– Слушай, лучше не лезь ко мне. Может, ты не заметил, но я – арбитр. Ты действительно хочешь перейти мне дорогу? – сказал негромко, хотя понимал, что от слов особой пользы не будет. Но тролли тупые. Вдруг сработает.
Сейчас бы красочно принять боевую форму, стать крупным зеленым монстром, обнажив своё истинное нутро…
Увы, таких привилегий Платон лишился, как и возможности говорить о том, кем является на самом деле.
Воспользоваться темной магией он сейчас не мог – слишком опасно, кругом город, дома, обычные люди. Отскочит куда-нибудь не туда – доказывай потом арбитрам, что это не ты магичил, так, рядышком стоял. Хотя по-хорошему должен был сидеть под замком.
Ещё и резерв до сих пор истощен, его, может, и хватило бы на один крупный выброс, но потом Платон бы попросту не справился с барьером или не смог создать чары, чтобы вернуться к особняку.