Одиссея генерала Яхонтова
Шрифт:
Берег отходил, уже люди стали неразличимы, слились в толпу «американцев», и Виктора Александровича вдруг охватило странное, доселе не испытанное им чувство. Он вдруг как бы увидел разом всю эту великую страну, как говорят американцы, от Массачусетса до Калифорнии, от Миннесоты до Луизианы. Да, много поездил он по Америке, не раз бывал не только в таких интеллектуальных центрах, как Бостон, который гордо именует себя Афинами Америки, или в таких промышленных столицах, как Мотор-сити (Детройт) или Город ветров (Чикаго), но и в глубинке пшеничного и полынного пояса.
В час прощания, как в момент истины, не стыдно сказать — я любил тебя, Америка. Ну, а раз слово любви сказано, то можно позволить себе и откровенность.
Объехав практически все штаты, он все же
Виктор Александрович вспомнил, как троица шутовски одетых молодых парней напала в метро на него и на Мальвину Витольдовну, как он мысленно молил бога, в которого не верил, чтобы только не тронули жену, а вслух, подняв руки, говорил, сколько у него денег в каком кармане. И как потом их обоих все-таки сбили с ног на пол и, смеясь, вышли на ближайшей остановке. И из всего вагона, уткнувшегося в газеты, только один старый негр, посеревший от страха, помог им подняться. Яхонтовым было тогда уже к восьмидесяти. Но это лишь мелькнуло, он отогнал это, не хотелось вспоминать плохое…
О, Нью-Йорк, Большое красное яблоко, как любовно называют тебя американцы. Ты был совсем другим и в то же время точно таким же, когда он сюда приехал. Правда, тогда нигде еще не было таких небоскребов, даже «Эмпайра» еще не было, над Нью-Йорком, поражая приезжих, царил Вульворт… Но и сейчас ни один город мира так не поражает небоскребами, как он, избравший своим девизом слово «Эксцельсиор»— высший. Еще Нью-Йорк называют Метрополис — имперский город. Имперский штат. Ах, сколько раз приходилось Яхонтову объяснять приезжим, почему «Эмпайр» так называется. Потому что официальное прозвище штата Нью-Йорк — Эмпайр стейт, Имперский штат. Это и вправду так, если имперское мерить долларом. Но доллар, господа, мера иного. Напрасно ваши политологи толкуют о втором Риме — абсурд. Генеалогия этого города — иная. Новый Карфаген, апофеоз торгашества, империя лавок и не случайно вы выше своего «Эмпайра» вознесли Близнецов — Всемирный торговый центр. Но человек сложен, и страна сложна. Собранные Великой Торговлей, ньюйоркцы все же создали Великий Город, И равных ему нет.
Жестокий, безжалостный, страшный, Нью-Йорк прекрасен. Подводя итоги своему американскому бытию, Виктор Александрович ни на миг не усомнился, что он правильно сделал, выбрав для жительства Нью-Йорк. Когда он нашел свой путь, занялся научной работой, книгами, он бы мог переехать в какой-нибудь тихий университетский городок. Давно, еще в годы Великого Кризиса. Ну, бог с ним… Он вернул мысль к Нью-Йорку. Его еще называют Ворота Америки. И дело не только в том, что через порт (а теперь — аэропорт) прибывают сюда «вновь приехавшие». Здесь виднее, чем где-либо, один из американских парадоксов, который так занимал лично его, Яхонтова. Неслиянность наций в Нью-Йорке и одновременно — единство. Здесь самый отчаянный американец из соседней пиццерии может тридцать лет считать себя все еще итальянцем, не понимая, что это давно уже не так. И Яхонтов подумал — а не из таких ли он сам?
Он думал об этом, уже лежа в каюте, мучаясь бессонницей, думал, засыпая (после двойной дозы снотворного), и на пороге сна четко ответил: нет. Он не из таких. Он — вернулся. Он — возвращается.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Последняя награда
Свой
Виктор Александрович Яхонтов вернулся на Родину 22 сентября 1975 года. В Ленинград. Отсюда, из Петрограда, он уехал 14 ноября 1917
Яхонтов пробыл в Ленинграде три дня. Он поехал в Лавру и долго стоял у могилы жены. Теперь он был уверен: что бы ни случилось, они будут похоронены рядом. Их уже не разделяли океаны и границы. А друзья, советские друзья, он знал, выполнят его волю. Наверное, это будет совсем скоро. Он приехал на Родину умереть.
И еще Виктор Александрович «навестил» своих родичей: побывал в Зимнем дворце, где в Галерее героев 1812 года висят портреты двух его предков по материнской линии — генералов Милорадовича и Депрерадовича. Из «Астории», где ему был забронирован номер, от Исаакиевской, он упрямо прошел пешком до Дворцовой, правда присев отдохнуть у памятника Пржевальскому. Каким близким казался когда-то этот путь — от Исаакия до Зимнего и как долог он теперь, в девяносто четыре.
Но он специально сделал крюк, чтобы выйти на Дворцовую под аркой Главного штаба. Опираясь на палку, Яхонтов постоял у подъезда, где когда-то он ловко, так «по-водевильному», с прятаньем за портьерой, избежал встречи с матросами, пришедшими «трясти контру».
Только не водевилем то было, а подлинной драмой. Десять дней, которые потрясли мир. VI его судьбу в том числе.
Поднимаясь по неповторимой бело-золотой парадной лестнице Зимнего дворца, Яхонтов остро ощущал, что в потоке посетителей он, без сомнения, единственный, кто приходил сюда еще не в музей, а в учреждение, по долам — сначала к царю, потом к «временному». Да, пожалуй, точно — единственный. Даже вон тому старику вряд ли больше семидесяти пяти, а раз так — значит, в главный год века он был юнцом и, судя по внешности, по тяжелым рабочим рукам, явно не мог иметь никакого отношения к царскому двору. Иначе как реликтом теперь меня и не назовешь, с усмешкой подумал Виктор Александрович.
Предки-генералы сурово взирали на него с портретов. Они в свое время проявили себя достойно, отличились в боях за отечество при Нови и Сен-Готарде, при Турбате и Фершампенуа, под Вязьмой и Красным. А он, их потомок? Что ж, он участвовал в боях, пусть и немногих. Он нес нелегкую военно-дипломатическую службу. Совсем недолго входил в военное руководство государства. Все это — до тридцатишестилетнего возраста. По меркам того времени, когда на военной службе состояли его славные предки, это было бы не так уж мало. Но сейчас другая эпоха, и генералы не удаляются сорокалетними доживать свой век в дворянских гнездах. Но, конечно, не в цифрах суть. Когда началась главная битва его эпохи, его поколения, он отказался в ней участвовать, ибо не сразу сообразил, кто за что сражается. Но солдат своих он не предал и зла им не причинил. Едва получив генеральские погоны, он добровольно снял их. И всю жизнь именовался генералом. Генералом без армии? О нет. У него была другая служба, и служил он на ней сверх всяких сроков. Так что он может прямо и честно смотреть в лицо предкам здесь, на Родине, в Галерее героев.
…Хотя Яхонтов и перестал быть иностранцем, по-прежнему заботился о нем Советский комитет по культурным связям с соотечественниками за рубежом. Его сотрудники встречали Виктора Александровича в Ленинграде. С их помощью он 25 сентября приехал в Москву и удивился, что на перроне его ждало много людей. Впрочем, теперь ему предстояло удивляться ежедневно и ежечасно, хотя, казалось бы, что может удивить человека таких лет и прожившего такую жизнь. Во-первых, неожиданно быстро и удачно разрешились бытовые вопросы. Надо сказать, что у Яхонтова были довольно-таки смутные представления о том, где и на что он будет жить. Он полагал, что накоплений ему хватит и со временем что-то решится с жильем. Но в Москве он сразу же узнал, что ему назначена персональная пенсия и выделена квартира.