Одиссея Георгия Лукина
Шрифт:
– Ах, как, сынок, мне здесь надоело, – шептала мать мальчику по ночам. – Я ненавижу дом…
Когда она надорвала живот, мальчик каждую свободную минуту проводил у ее постели.
– Я скоро умру, сынок… – говорила мать.
– Ну что ты, мама… Вот настанет лето – мы с тобой в пятнашки будем играть…
– Когда я умру, – говорила мать, не слушая, – ты уезжай отсюда, сынок… Он тебе не нужен, этот дом… Ты надорвешься здесь… Вы никогда его не построите… Все будет казаться мало… Все будете строить, строить…
– Что же здесь строить, мама? Мы уже все построили.
– Это только кажется, сынок. Дом – это такая вещь… Как зараза… Пристанет…
Она умерла,
Но отец со старшим сыном не обращали на все это внимания. Они работали и работали, как автоматы, лишь по воскресеньям старший сын заканчивал работу часов в пять, мылся на речке, брился, надевал новые брюки, рубашку и, распространяя запах одеколона «Кармен», уходил в соседнее село на «улицу», километров за десять.
Весной они посадили хороший огород – отец знал в этом толк. Он сделал парниковые рамы, и едва стало по-настоящему пригревать солнце, у них появились свежие огурцы. Потом пошли помидоры, молодая картошка, лук, чеснок, редиска. Первые овощи они сами ели мало, больше носили продавать на автобусную остановку. Это отец узнал про автобусную остановку. Она был недалеко, у родника, на большой поляне, – километра за четыре, если идти напрямик, а не по просеке. Здесь останавливались большие автобусы. Измученные пассажиры, высыпав из машины, сначала немели от красоты, а потом начинали бегать, как мальчишки, по поляне, рвать цветы, купаться. Они за пять минут разбирали у мальчика весь товар, не торгуясь. Кроме мальчика на круглом столике, врытом в землю, торговали еще две старухи и парень, чуть постарше мальчика, – Павел.
Все трое были из соседнего села. До села было приличное расстояние, поэтому старухи приходили редко, и обычно мальчик и Павел оставались вдвоем. Павел брал за свою продукцию почти в два раза дороже, чем мальчик, но, несмотря на это, к нему всегда выстраивалась длиннющая очередь, и лишь когда все раскупали, переходили к мальчику. Мальчик не обижался. У Павла все было вкусней, красивее приготовлено, с выдумкой. На помидорах, например, он завязывал крошечные голубые бантики, и это очень нравилось детям. Молодую картошку он обжаривал в сале и пересыпал петрушкой. Дело чепуховое, а прибыль двойная. Огурцы он обязательно раскладывал на капустных листьях и сбрызгивал водой. И еще он продавал цветную капусту. Это было «гвоздем программы» – цветную капусту Павел приберегал под конец, когда автобус уже собирался отправляться.
– А ну кому брюсселовскую капусту! – кричал Павел. Уже садившиеся в автобус пассажиры оглядывались и вдруг видели на столе кучки желтой, залитой яйцом и обжаренной в сухарях цветной капусты. Капусту раскупали мгновенно.
– Ну молодец, – говорил кто-нибудь на прощание Павлу, хлопая его по плечу, и даже иногда дарил на память какую-нибудь безделушку.
– Давай я тебя научу, как все делать, – говорил Павел мальчику.
– Не надо, – отвечал мальчик. – Я не хочу.
– И торговаться ты не умеешь.
– Я не хочу.
– Чудик малохольный, – ругался Павел беззлобно. – У тебя что, деньги куры не клюют?
– Они мне не нужны.
– Не нужны деньги? – ахал Павел. –
– Вообще-то, конечно, нужны немного… Только совсем чуть-чуть. Когда денег много – плохо.
Павел презрительно сплевывал длинной струёй, зеленой из-за молодых огурцов.
– Это почему же?
– Из-за денег люди ссорятся, становятся какими-то ненормальными. У нас в городе дворник был. Дядька как дядька, не очень злой, даже от мусорки не всегда отгонял. А потом выиграл десять тысяч и как другим стал. Злой, трясется над каждой пустой бутылкой, двери изнутри жестью обил.
– Ну и что? Из-за десяти тысяч всю комнату жестью обделаешь, а не только дверь. Эх, мне бы хоть половину. Я бы знаешь что сделал? Я бы купил себе автобус, старый, конечно, новый не продадут, и возил бы на море всякую еду. Там, говорят, за всем очередь. Даже вареная кукуруза рупь початок. Представляешь! – рупь! Вот умора! А ты бы что сделал?
– Я… Я бы купил корабль…
– Корабль? Ха-ха! Держи карман шире! Так тебе и продали!
– Тоже бы старый. Большой такой, старый-престарый, который все равно на слом… И плавал бы… собирал ракушки…
– На пуговицы?
– Нет… Так просто… Я очень люблю ракушки. Я бы ими грот облепил. Нашел бы грот и весь бы облепил, как кафелем.
– Для туристов?
– Почему же… Для себя…
– Вот умора. Зачем же тебе грот?
– Я бы туда отдыхать приезжал. На море жара, а в гроте прохладно, зайчики по ракушкам прыгают.
– Отец у тебя что надо и брат тоже, – вздыхал Павел, – а ты так какой-то…
Павел несколько раз побывал у мальчика в гостях, и на него большое впечатление произвели и строящийся дом, и усадьба. В гостях Павел не бездельничал и не разглядывал все ради праздного любопытства, а сразу включался в работу – помогал кому-нибудь.
– Ты с ним дружи, – говорил отец мальчику, – хозяйственный хлопец. Он тебя плохому не научит.
Но мальчику с ним было неинтересно.
– Пора, – сказал отец.
Старший сын отшвырнул папироску, но подниматься не спешил. Он лежал на теплом песке, раскинув ноги, мускулистый, широкоплечий, похожий на Атланта из диафильма «Подвиги Геркулеса».
– Ну что там в бутылке? – спросил он мальчика.
– Так… ничего… – ответил мальчик.
– Бумага?
– Дневник какой-то…
– Ишь ты… как в кино.
Мальчик ничего не ответил. Он думал о том, что прочитал.
– Ну, разлеглись, – сказал отец. – Дрючка на вас нету…
Бутылка первая
Дневник представлял собой пачку мелко исписанных шариковой ручкой листков. На первой странице было крупно выведено:
ОЧЕНЬ ПРОШУ ТОГО, КТО НАЙДЕТ МОЙ ДНЕВНИК,
ОТНЕСТИ ЕГО НЕМЕДЛЕННО В МИЛИЦИЮ.
РЕЧЬ ИДЕТ О ЖИЗНИ МНОГИХ ЛЮДЕЙ.
Даже не знаю, с чего и начать… Настолько все неожиданно… Глупо, нелепо. Уже идет третий день, а я никак не могу дать знать о себе. Сегодня решил вести дневник, как и тысячи похищенных до меня во все времена, запечатать его в бутылку и попытаться бросить в реку. Хотя мало надежды, что сейчас плывущая по реке бутылка привлечет внимание. Да если и привлечет… Не посчитают ли все написанное выдумкой скучающего отпускника, который живет где-нибудь в палатке и от скуки сочиняет всякую чепуху? И тем не менее мне ничего не остается, как писать дневник. Это пока единственная надежда. Да и притом у меня сейчас масса свободного времени… Все равно делать нечего.