Одна-единственная жизнь (О прозе Федора Кнорре)

Баруздин Сергей Алексеевич

* * *

Как-то бродили мы по Рижскому взморью, и Федор Федорович рассказывал:

— Во время наступления Юденича я добровольцем вступил в Красную Армию. Два года служил, главным образом в Петропавловской крепости, в штабе Петрукрепрайона. Красноармейцем, естественно. Там же и в партию вступил. После того, как партком меня единогласно принял, «штатский» райком предложил мне побыть кандидатом еще полгода, так как мне было шестнадцать лет. Мой комиссар мне сказал: «Что же вы мне не сказали, что подали в партию? Я бы вам рекомендацию написал». Болван, то есть я, отвечал: «А я не знал.» На собрании мне сказали: «Мы знаем, что ваш отец был придворным инженером, но

мы тебя знаем, и это ничего не значит». Кстати, далеко не «придворный», мой отец всю свою жизнь строил мосты, которые до сих пор стоят: Охтенский через Неву в Ленинграде, Ярославский через Волгу… Но вернусь к Укрепрайону. Там именно в парткоме все солдаты были одеты и заправлены по форме, с отличной выправкой, рослые, спокойные фронтовики, не повышавшие на собрании голоса. Вот почему я улыбаюсь и даже смеюсь, глядючи некоторые наши фильмы о гражданской войне…

Вспоминая эти слова, я опять возвращаюсь к образу красного командира из «Одной жизни».

Человек из деревни, не ахти какой грамотный, был он смелым воином (танк французский подбил) и талантливым командиром. Не знал он и не понимал, что такое театр, но, может, именно поэтому и потянуло его поначалу к загадочной актрисе Истоминой, а любовь к ней — это уже потом. А пока: «…показывается у вас в пяти действиях, что бедность это не порок… Самый актуальный вопрос текущего момента. А в это самое время белые генералы прямо напирают на город… Как-то смешно, нет?.. В нашем массовом действии с белыми нам требуется, главное дело, снарядов побольше, остальное, по-моему, обойдется как-нибудь».

Колзаков — личность, интеллигент по природе, и он не чета коллегам Истоминой по театру. Поэтому и тянется Истомина из театра в штаб, пусть хоть машинисткой, потому и приходит к невинно приговоренному к расстрелу Колзакову в тюрьму.

Жизнь разметала их: Истомину в большое искусство, Колзаков после тяжелого ранения получил инвалидность и призрачное семейное счастье. И лишь на закате жизни, во время блокады, узнает Истомина из письма его дочери о нем:

«…Некоторые командовали дивизиями и выходили с ротой, а он из окружения вывел тысячи бойцов, своих и чужих, с оружием. Таких людей, которые в тот момент были Родине на вес чистого золота: измученных, как черти, все повидавших и злых, как черти, хоть сейчас обратно в бой. Я про все это спокойно не могу писать. Я думаю, что для командира такой момент отчет Родине за всю прожитую жизнь, и горжусь, что мой отец скидок не просил и объяснений, почему вышло плохо, не писал…»

* * *

Мы много пишем и говорим в последние годы о проблемах нравственности. При этом, конечно, имеем в виду нравственность не как понятие отвлеченное, а новую нравственность, порожденную нашим новым обществом.

По существу, все творчество Федора Кнорре посвящено этой проблеме. Характерны в данном случае его рассказы «Один раз в месяц», «Не расцвела», «Утро», «Хоботок и Ленора».

Мать, отец, Саша, новый муж матери Казимир Иванович в одном случае; старый опытный врач, молодой хозяин и его жена во втором; Сережа и Ирина в третьем; наконец капитан Петр Петрович и его дети — все они волею обстоятельств оказываются в тех экстремальных условиях, когда обостряются чувства, когда необходим бескомпромиссный взгляд в прошлое, когда жизнь требует принятия твердых решений. Не все выдерживают это испытание, не все готовы, но жизнь требует.

И поездка фотокорреспондента Мити Великанова в волжский город («Акварельный портрет») — не просто очередная командировка, а этап во внутреннем становлении человека, который, может быть, впервые подходит к серьезному осмыслению жизни:

«С нежной грустью он смотрел и смотрел на портрет и все думал: ах, эти старые портреты

девушек, которые давно уже состарились, умерли!.. И тебя давно нет на свете, и все-таки ты вот глядишь на меня из потускневшей рамочки, и готовая возникнуть улыбка чуть приоткрывает тугие, влажные губы, точно ты вот-вот готова вскрикнуть от радости, нетерпеливо вглядываясь удивленными серыми глазами в твое давным-давно миновавшее будущее.

Кто знает, сколько никем не востребованной силы, любви и таланта перекипало, растрачивалось зря в домишках этих слободских переулков? Какие порывы к широкому вольному свету, какая жажда лучшей жизни, какие душевные богатства бесследно гасли в темных посадских тупиках под гиканье пьяных купцов в монте-карлах?..»

Орехов из одноименной повести, при всей своей нынешней внешней непривлекательности, оказывается человеком душевно щедрым, принципиальным, тонким, способным на благородство, на то, чтобы вести за собой других, тоже неустроенных.

И стареющий, больной Платонов, уходящий с поста директора школы («Шорох сухих листьев»), продолжает жить в своих учениках, идущих на учительскую работу, и разве не знаменательны слова о нем мужа Наташи: «А твой Платонов — провод. Под током… От этого лампочки будут гореть. А не так схватишься, передернет!»

* * *

Одна из зарубежных газет писала о повестях Федора Кнорре:

«Три короткие повести или, может быть, длинные рассказы — редкой красоты. Тема — любовь во всех ее формах и проявлениях. Тонко выписаны портреты героинь, нравственные размышления, психологические сложности — все это в чистой лирической интонации. И все — истинно русское. Вот как можно охарактеризовать эту прозу, скромную, немодную и очень благородную».

Все верно, поспорю только со словом «немодная». Его, видимо, надо читать как традиционная. Но чем плоха традиционная литература? К примеру, А. Толстой и А. Фадеев, К. Федин и С. Бородин? Думается, именно традиционная литература всегда дает простор для поиска и новаций. Если, конечно, это не новации во имя новаций.

В прозе Федора Кнорре я вижу постоянный поиск нового. Кардинально меняется стилистика повествования, традиционность прошлого обогащается новыми понятиями и словами, и характер того или иного произведения становится предельно современным.

Меняется и живая речь персонажей: Истомина и Кастровский в годы гражданской войны и в дни блокады («Одна жизнь»), Наташа в годы войны и сейчас («Шорох сухих листьев»); меняется и форма построения произведений. Достаточно сравнить довоенное «Синее окно» и послевоенное «Письмо на телеграфном бланке», послевоенный рассказ «Мать» и написанный в семидесятые годы рассказ «Никому, никогда…».

Повествование у Кнорре ведется как бы изнутри, оно пропускается через героя:

«Зенитки, стрелявшие в разных местах, разом все замолчали. Значит, это солдаты с той стороны реки отогнали самолеты, и, может быть, поэтому она осталась жива. И не погибли другие деревья» («Одна жизнь»).

Язык персонажей Федора Кнорре глубоко индивидуализирован. Это речь актеров (как хороши, в частности, Дагмаровы, Маврикий, Павлушин, Гусынин, Семечкин в «Одной жизни»), учителей, солдат, крестьян, шоферов, моряков (особенно в рассказе «Соленый пес»), научных работников («Шорох сухих листьев»), стариков, детей. Именно поэтому многие вещи Кнорре становятся основами для киносценариев или пьес, хотя воплощение их на экране и не всегда бывает удачным.

* * *

Нельзя не сказать о работе Федора Кнорре для юных читателей. Это, прежде всего, «Капитан Крокус», «Черничные глазки», «Оля», «Бумажные книги Лали». Да и «Соленый пес» выходил отдельным изданием для детей, хотя рассказ этот вовсе не детский.