Одна любовь на двоих
Шрифт:
А гроза меж тем нарастала. Минуло уже более получаса ее свирепства, однако она и не думала стихать. Молнии сверкали одна за другой, гром гремел не переставая, дождь шел так, что расхожее выражение «лил стеной» вовсе не казалось преувеличенным. Чудилось, небеса жаждут отдать земле всю воду, которая в них скопилась, не заботясь о том, готова ли та принять столь щедрые и безудержные возлияния. Видно было, что местами она захлебывается…
В потемнелом небе стали появляться странные вспышки, непохожие на обычные огненные стрелы.
– Шаровые молнии, — сказал Анатолий, глядя вверх. — Пойдем-ка в дом, да вели последить, не осталось ли окна незатворенного.
– А ты что тут хозяйничаешь?! — заносчиво глянул на него Петр. — Только утром приехал, а уже начал порядки свои наводить! Больно споро расхозяйничался! Знай, вряд ли чего добьешься, батюшка по закону жил, умер и дела мне свои по закону сдал!
– И в мыслях не было хозяйничать, — спокойно проговорил Анатолий, оставляя прочие слова Петра без внимания. — Но ты, видно, знать не знаешь, что такое шаровая молния, а я знаю. Нас с нянькою в Славине чуть не убило, когда мне еще пять лет было. Влетел огненный шар в окно — и ну перед нами мелькать… Я это на всю жизнь запомнил, сам больше испытывать не хочу и врагу не пожелаю.
– Ага, — с нервическим торжеством вскричал Петр, — знаю, что ты видишь во мне врага!
Брови Анатолия недоуменно разлетелись.
– Да с чего ты взял… — начал он, однако его прервало явление странного персонажа — женщины в черной юбке, подоткнутой высоко над голыми высохшими ногами. Только по ним можно было определить далеко не молодой возраст: лица видно не было. Женщина шла босая, однако голова и плечи ее были покрыты толстой ряднушкою. Впрочем, более всего она силилась защитить не себя, а икону Николая Чудотворца и свечу, которые несла перед собой.
– Мать честная, — изумился Анатолий. — Что ж за явление такое? Неужто Ефимьевна?
– Она, — кивнул Петр с брезгливым выражением. — Дура старая. Вечно, как гроза грянет, так устраивает тут свои представления: все ворота, двери и окна закрещивает, чтобы беса не принесло.
– Да за что ж ты сердишься? — засмеялся Анатолий. — Весьма похвальное усердие!
– Да осточертела эта глупость деревенская! — вздохнул Петр, берясь за виски. — Никакими порками не выбьешь! — И закричал повелительно: — Ефимьевна! Пошла вон!
Раскат грома заглушил его крик, а впрочем, Ефимьевна все ж остановилась, хотя и не оттого, что повиновалась приказу барина. Прямо перед нею в калитку проскочил дворовый мальчишка в длинной рубахе до колен и без портков и прокричал истошно, глядя на террасу, где сидели молодые господа:
– Утопленница! Барин, водами утопленницу принесло, народ смотреть побежал!
Вот так бывает… Вроде бы закричал всего лишь дворовый мальчишка, а на самом деле прозвучал глас судьбы. И хоть все при этом встрепенулись и ужаснулись, никто даже не заподозрил, какие невероятные перемены в судьбе каждого влечет за собой это пугающее известие…
Анатолий и Петр разом поднялись, обуреваемые тем тревожным любопытством, которое всегда вызывается известием о трагической смерти, ну а Ефимьевна от неожиданности уронила в грязь и свечку, и икону. Свечка мигом погасла. Ефимьевна несколько мгновений смотрела на них остановившимся взором, а потом вдруг завопила дико, очерчивая рукой калитку, которую не успела закрестить:
– Бесы! Бесы чрез врата сии грядут!
Анатолий покачал головой и подумал: «Что за невыносимое место это Перепечино! Кабы не матушкина с батюшкой воля, и минуты бы меня тут не было, давно бы ноги унес!»
– Ну что, пойдем и мы посмотрим, что там сталось? — спросил он лениво, на что Петр пожал плечами:
– Больно надо ноги бить! Доставят мужики на барский двор эту утопленницу, можешь не сомневаться.
И, как показали события ближнего часа, он оказался прав.
Утром того же дня (чтобы были понятны дальнейшие события, оглянемся несколько назад) из ворот имения, бывшего в десяти верстах от Перепечина и называемого Щеглы, выехала легонькая двуколка, запряженная соловой [1] кобылкой, и споро помчалась по лесной дороге. Название имению дали не попусту. Исстари водилось в светлых рощах и по опушкам лесов этих птиц несчетно. Для крестьян это был весьма доходный промысел — ловить ярких пернатых певцов и продавать на ярмарках, ну а человеку, добыванием насущного хлеба не озабоченному, доставляло истинный восторг слушать звонкие щегловые трели. Однако этим утром не раздавалось ни звука.
1
Соловая масть — желтоватая, со светлым хвостом и гривой.
– Что ж это птиц ни одной не слыхать? — спросила девушка, сидевшая в двуколке рядом с кучером. — С детства помню, как округа звенела: «пить-пили-пить», «пить-пили-пить»!
– Гроза будет, — неприветливо буркнул кучер, подергивая вожжами. — Голову ломит — спасу нет. Мне бы полежать в холодке…
Он умолк, окончание фразы повисло в воздухе, однако не догадаться о смысле этого молчания было затруднительно: «А тут ехать заставили!»
Девушка чуть на него покосилась. Кучер, небритый мужик в рубахе распояскою, имел обличье несколько звероватое не только из-за раскосмаченных волос, но и из-за мрачного выражения заросшего лица. Можно было подумать, что он не легонькой двуколкой правит, а в одиночку несет тяжеленное суковатое бревно, из коего, как ему известно доподлинно, будет вытесан его собственный гроб.
Эта мысль пришла в голову девушке, и она с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться. Однако веселье свое проглотила, опасаясь обидеть и без того угрюмого человека.
– Ты уж не гневайся, Ерофей, что тебя со мной отправили, — сказала она примирительно. — Если бы знала дорогу, сама бы и с двуколкой, и с Волжанкой управилась. Мне не привыкать, в нашем Чудинове я всегда и всюду сама ездила!
– В нашем… — повторил кучер. — В нашем, вот, значит, как…
И снова он умолк, однако эхо ехидства так и реяло в воздухе, и, конечно, девушка не могла его не уловить. Лицо ее вспыхнуло так, что даже высокий лоб, окаймленный мелкими, круто вьющимися каштановыми кудряшками, покраснел. Она нервно перекинула за спину недлинную, но толстую косу, распушенный конец которой плотно завивался такими же кудряшками и не нуждался в лентах, но ничего не сказала. Ей не хотелось пререкаться с Ерофеем.
«Лучше бы я одна поехала, — подумала она невесело. — Ну, разузнала бы дорогу, выспросила, а потом и вспомнила бы, глядишь, места… однако нет же, пристала нянька: не пущу да не пущу одну, заблудишься, с лошадью не справишься, понесет Волжанка — что делать станешь? Да разве Волжанка понесет? Она смирная, тихая, не то что этот… Что это разворчался? Небось с перепою неможется, ох, как перегаром от него несет… Нет, не стану отвечать, с пьяным да похмельным спорить — не наспоришься!»
– Да, видно, ты прав — гроза будет, — миролюбиво сказала она, намеренно уводя разговор в сторону. — Ни порыва ветерка, такая духота, и чем дальше, тем хуже. А солнце-то как палит! Что ж это я без косынки, и няня не напомнила…