Одна на миллион
Шрифт:
На четвёртый день, так и не дождавшись, сразу после завтрака отец неожиданно позвал меня с собой. Точнее, не позвал, а просто поставил перед фактом: съездим в одно место.
– Куда? – насторожилась я.
– Узнаешь.
В общем-то, мне было всё равно, даже, может, и хорошо – хоть какое-то разнообразие.
Виктор вёз нас в сторону аэропорта, потом свернул к Дзержинску, который мы благополучно проехали мимо, а затем и ещё какую-то деревню.
Теперь я снова забеспокоилась – куда мы всё-таки мчимся? Кругом луга, деревья, какие тут могут быть у отца дела?
В конце концов мы въехали
– Мы здесь зачем? – спросила я. И в ответ опять услышала: узнаешь.
Виктор остался в машине, а мы с отцом направились к ближайшему зданию – одноэтажному деревянному корпусу. За ним располагались ещё несколько подобных строений.
Внутри оказалось ещё более убого, чем снаружи. На улице хоть зелень радовала глаз. А тут всё было каким-то допотопным: вытертый до дыр линолеум на полу, стены, выкрашенные жёлтой краской, старая мебель. Ну, хотя бы чисто.
Отец велел подождать, а сам зашёл в кабинет с табличкой «Директор». Я же от скуки стала разглядывать стенды, увешенные коллективными фотографиями.
Наконец появился отец и вместе с ним – незнакомый лысый мужчина в светлых брюках и рубашке с коротким рукавом. Лысый посмотрел на меня с явным любопытством. Значит, они говорили обо мне.
– Как самочувствие? – вдруг спросил.
Я удивлённо на него воззрилась. Разве это нормально – спрашивать незнакомого человека, как он себя чувствует? Если только ты не врач, но на врача он нисколько не походил, как и этот барак на больницу.
– Прекрасно, – ответила я тем не менее.
– А как настроение? – не унимался он.
– Замечательно, – пожала я плечами.
Лысый разулыбался и потом обратился уже к отцу:
– Можем провести небольшую экскурсию, показать, как тут у нас всё устроено. У ребят сейчас занятия с психологом…
Мы все втроём вышли на улицу, они что-то обсуждали вполголоса, я же недоумевала – что это за место и почему мы здесь. Недоумевала, пока мой взгляд не упал на вывеску прямо над крыльцом. Почему-то сначала я на неё не обратила внимания. Центр реабилитации наркозависимых «Светлый путь».
Я аж задохнулась. Это сюда отец решил меня упрятать? Он совсем с ума сошёл! Ну уж нет!
Пока эти двое беседовали, я устремилась к воротам. Отец окликнул меня, но я лишь прибавила шагу. Это же беспредел полнейший!
Последние несколько метров до отцовской машины я еле сдерживалась, чтобы не припустить бегом. Наконец плюхнулась на заднее сиденье.
– Отец сказал, что останется здесь, а ты чтобы вёз меня домой, – объявила я Виктору, наблюдая в зеркале заднего вида, как вытянулось его лицо, обычно совершенно непроницаемое.
– Я пошутила, – сжалилась я над беднягой, который аж рот открыл.
И снова метаморфозы в лице: от недоумения до набыченности.
Потом пришёл и отец. Я готовилась к отчаянному сопротивлению, но он, ничего не говоря, сел рядом и велел Виктору возвращаться в город. И за всю обратную дорогу ни словом не обмолвился.
17
В тот же день, только вечером, отец призвал меня в свой кабинет.
– Ты поняла уже, куда мы сегодня ездили, – не отрываясь
– Угу, только не поняла, с какой целью. Ещё раз тебе повторю: я не наркоманка. Никакие наркотики я никогда не употребляла и не употребляю.
Наконец он поднял на меня глаза, светло-серые, льдистые, колючие.
– То есть это не тебя на днях еле откачали после передозировки?
– Это был единственный раз! Случайность! Я просто глотнула дым, я же говорила тебе. До этого я никогда ничего не пробовала и больше уж точно не попробую. Да я даже не курю!
– Все так говорят.
– Знаешь, я тебе сказала, как есть. Верить или нет – твоё дело. Но я в этот приют для нариков не поеду! – твердо сказала я.
– Надо будет – поедешь. Даже не сомневайся.
Только я собралась высказать всё, что думаю, как отец опередил меня:
– Но у тебя есть выбор. Пока есть.
Я постаралась взять себя в руки и без истерики в голосе спросила:
– Какой выбор?
– Устроиться на работу. Ты двадцать с лишним лет порхала как стрекоза, а теперь пора взяться за ум. С учёбой у тебя, гляжу, ничего не вышло.
– Я могу и на заочке доучиться.
– Значит, иди работай, – пропустил отец мою реплику мимо ушей. – Будь хоть кем-то. Неужто тебе самой не противно осознавать свою полную никчёмность? Впрочем, это вопрос риторический. В общем, дочь, выбор у тебя невелик: либо ты немедленно устраиваешься на работу и действительно работаешь, а не просто просиживаешь. Либо – ну, ты сама знаешь.
Меня буквально разрывали эмоции. Злые слова так и просились слететь с языка, но я уже усвоила – с отцом качать права бесполезно, только себе хуже сделаешь. Проще согласиться, а там уж действовать по обстоятельствам. Кое-как поборов в себе эмоции, я спросила:
– И что это за работа?
– В пресс-службе моей компании. А ты что хотела? Куда тебя, без образования, без опыта, ещё возьмут? А у меня работать, чтоб ты знала, почитают за честь специалисты – не чета тебе. С красными дипломами, со стажировками за границей. Далеко не всякого у меня берут, и далеко не всякого из тех, кого взяли, оставляют. Соболев, начальник пресс-службы, например, отучился в Англии, здесь работал в администрации города, а я его переманил. Команда у него – тоже сплошь профи. И все они очень ценят работу у меня. Так что не кривись.
– Ну и зачем тебе это? У тебя вон профи, так для чего тебе такой никчёмный неуч?
– Мой крест, – обречённо развёл руками отец. – Надо же тебя хоть куда-то пристроить. Я мог бы, конечно, договориться, но не хочу, чтобы ты срамила меня среди партнёров.
Вот как – он наперёд уверен, что я всё запорю, испорчу, опозорюсь. Он вообще во мне разумного человека не видит. Он просто априори считает меня… даже слово не могу подобрать, чтобы не сильно обидно было.
Нет, мне сильно обидно. Нестерпимо. Мама так никогда со мной не обращалась. Мама себя считала прекрасной, а меня так вообще лучшей. И неустанно повторяла: «Лина, ты у меня сокровище. Ты чудом сумела взять лучшее от нас с отцом. От меня переняла красоту, от него – ум».