Однажды в Лопушках
Шрифт:
Я кивнула, пусть даже меня не могли видеть.
— И случился выброс силы, — уточнил Николаев. Он вдруг встал рядом и руку на мое плечо положил, то ли меня успокаивая, то ли опираясь.
— Был ребенок. И, если женщина додумалась переподчинить артефакт младенцу, а сама была связана с младенцем кровно, она могла активизировать защиту.
— А поскольку защищать пришлось от очень сильной нелюди, то произошел выброс, — завершил дед.
И кто-то громко, мерзко засмеялся, отчего мне стало совсем уж не по себе.
Глава 46
Как же трудно воспитывать кота в одиночку!
Васятка не собирался убегать из дому.
Не дурак он, что бы там Маруся ни говорила. И мамку слушает. Не из страха, само собою. Вот еще, нашлось с чего бояться! Тем более что ему-то уже почти одиннадцать, большой. И понимает, стало быть, что мамка, когда ругается, то не со зла, а от общей жизни неустроенности.
Переживаниев.
За него. И за Марусю тоже. За Марусю, небось, особенно. Васятка что? Подумаешь, с литературой у него отношения не складываются? Зато с математикой все отличненько. Ну а тогда, когда в школу вызывали, так вовсе по-за ерунды, которую даже не Васятка придумал.
Маруся же…
Васятка был рад, что она вернулась, а вот мамка, та только вздыхала. И Маруся тоже вздыхала. И все вокруг вздыхали, будто иного дела у них не было. Ну да и пускай…
Сбежала вон куда-то. А куда? Мамка тоже ушла. Сказала, что ненадолго, а уж сколько времени минуло, но нет никого. И жутковато в пустоте. Но Васятка не боится. Нисколько. Сидит от. Ждет.
…в окно стукнул камешек. Потом еще один, а потом к стеклу вовсе рука прижалась.
Тимохина.
Ну уж нет! Теперь Васятка Тимоху точно слушать не станет.
— Спишь? — Тимоха змеёю влез в открытое окно, едва не столкнув мамкин горшок. В горшке рос старый кактус, разлапистый и колючий, и мамка говорила, что когда-нибудь он зацветет. Но кактус цвести не спешил, зато охотно плодил деток: вытянутых и тоже сплошь колючками покрытых.
— Сплю, — соврал Васятка и к стене отвернулся для надежности.
— Ну и дурак.
— Сам дурак!
— Там дома сгорели!
— Знаю.
Васятка вновь повернулся, потому как разговаривать спиною было неудобно. Да и от Тимохи всякое пакости ждать можно. И еще подумалось, что зазря мамка окно не закрыла. Или это Маруся? Маруся давно уже, еще когда не уехала, частенько через окно сбегала, думая, что никто-то не узнает. Может, другой бы кто и не узнал, а вот мамка, та всегда ворчала.
И на Васятку.
А Васятка делал вид, что знать ничего не знает. Он ведь не предатель! И не был никогда.
— Я там был, — похвастал Тимоха.
— И что? Я тоже был.
С мамкой, которая за собой потянула, но велела не отходить.
— А феникса видел?
— Видел. И не раз. Я его даже кормил! Вот!
Правда, тот никакой благодарности к Васятке не исполнился и все норовил клюнуть, особенно, когда Васятка руки к хвосту потянул. Только погладить! От честное слово.
— Кто его не кормил, — фыркнул Тимоха. — А это видел?!
И достал из-за пазухи перо. Феникосово! Васятка это сразу понял. А кто бы не понял? Будто у какой иной птицы может подобное быть, чтобы тонкое, сплошь золотое и еще светилось в темноте! От этого пера в хате даже так ярко стало, что глаза заслезились.
— Откудова?
— Оттудова, — важно сказал Тимоха, устраиваясь на подоконнике.
— Дай глянуть! — Васятка руки протянул, но Тимоха только фигу скрутил.
— Дай на дай! — ответил он и перо укрыл. — Я, замежду прочим, знаешь, сколько лазал, пока отыскал?
— Сколько?
— Много! Феникс, как пожар тушит, завсегда перья роняет, — важно сказал он и живот погладил. — Сбрасывает избыток энергии. Мне папка говорил.
— Врешь ты все.
— Сходи проверь сам, — фыркнул Тимоха. — Если не веришь.
— Еще чего…
— Трусишь?
— Не трушу!
— Не трусишь. Просто ссышь. Маменькин сынок, — Тимоха сполз с подоконника. — Как знаешь… горело знатно, там не одно перо найдется… я от покопаюсь, а потом на аукцион кину. Знаешь, сколько срубить можно? На комп точно хватит! И папка ворчать не станет, а то вечно у него денег нет… у него и нет, зато у меня будут.
Он спрыгнул.
И до Васятки донеслось:
— А ты сиди дома, ссыкло мамкино…
И вот как после этого было усидеть-то? То есть сперва Васятка оскорбился. Потом… потом подумал и опять оскорбился. Был бы Тимоха тут, Васятка ему показал бы, что вовсе он не ссыкло. Но Тимохи не было, как и фениксова пера, которое ему досталось совсем уж не по-справедливости.
Феникса Васятка ведь кормил! И прошлым летом, и тут бы тоже, если бы не боялся, что клюнет. И выходит…
Он натянул штаны.
Прислушался.
В доме было тихо. Ни мамки, ни Маруси, которая бы точно не позволила уйти. Он даже выглянул осторожно, чтоб убедиться: вдруг да на кухне сидят? Но нет, и там было пусто и тихо.
И если…
Может, во дворе? Но тогда бы Тимоху почуяли. Стало быть, и вправду далеко пошли. А Васятку не взяли. Обидно, да… и Васятка вытащил старые сандали. Не босиком же бегать. Он бы и босиком мог, но не по пожарищу. Там, небось, еще горячо.
В окно он выполз ловчее Тимохи и, оказавшись в палисаднике, застыл. Вдруг да… но нет, ни мамкиного окрика, ни Марусиной руки, которая б вразумляющую затрещину отвесила, не случилось. И самой затрещины.
Васятка посмотрел на окно.
Если бы не перо… без пера бы он точно дома остался, а после уж подыскал случай, чтоб Тимохе морду начистить, а то тоже вздумал с обзываниями. Но перо… перо ведь всамделишнее! И взять его Тимохе неоткуда, кроме как с пожарища. Небось, в обыкновенном обличье и перья у феникса обыкновенные. А ему иные нужны.