Однажды, вдруг, когда-нибудь…
Шрифт:
— Видишь ли, Лера, — начал он раздумчиво, желая, не сказав ничего конкретного, все же дать ей понять, ради чего он сыр-бор городил, — ты, повторяю, тогда, в машине, все правильно объяснила. И про наши с тобой отношения, и про то, что не встречал я раньше таких, как ты, не довелось… Ты вон все время настаиваешь: мол, обиделся я. Нет, не обиделся — задело меня. И не то задело, что мы оба — потребители в любви, а то, что ты у нас такая уникальная, одна на белый свет. Вот и захотел я тебе доказать, что никакая ты не уникальная…
— Обыкновенная?
— Извини.
— Да чего там… — Валерия улыбнулась, но улыбка вышла какой-то неловкой, словно одолженной, не ее. — И ведь доказал…
А вот тут уже Александр Павлович изумился. Только что агрессивная, полная негодования, чуть ли не ненависти, и вдруг: «И ведь доказал»! Такого признания он от Валерии и вообще не ожидал — не то, что сейчас, когда она тигрицей мечется. Чтобы Валерия сдала позиции?! Да ни в жисть! Прав Александр Павлович: этого не может быть, потому что не может быть никогда! Даже если сдаст, не признается…
— Что я доказал?
— Что хотел, то и доказал. Доволен?
Валерия явно пыталась остаться ироничной, как всегда, но получалось это у нее плоховато, а вот Александр Павлович постепенно оправлялся от изумления, становился самим собой.
— Ты знаешь: доволен.
— Ты знаешь: и я довольна.
— Ты?!
Нет, положительно сегодня день сюрпризов, причем истинных, неподготовленных, а их, как уже отмечено, Александр Павлович не терпел.
— Я.
— Ты-то чем?…
— Тебе не понять.
— Где уж нам… А все ж попробуй объясни: вдруг соображу, умом хилый?
— Не паясничай, Саша, не надо… Ты нормальный мужик: сильный, уверенный в себе, ни на кого, кроме себя, ни в чем не рассчитывающий, к женским слабостям снисходительный, терпимый, даже любишь их, по-моему, слабости. Ты — стена, Саша, за тобой спокойно, легко, прочно. Веришь ли: я впервые почувствовала себя слабой рядом с тобой. Приятное чувство, оказывается, — быть слабой. Я никогда не знала этого, Саша. Спасибо тебе.
— Не за что, — машинально ответил Александр Павлович.
— Есть за что… Я тут накричала, обвинений тебе целый ворох накидала. А ведь зачем пришла? Думаешь, из-за коробочки твоей? Это для Наташки она — чудо. Для Наташки ты сам — чудо из чудес, она в тебя влюбилась, как в Деда Мороза… Но я о другом. Вот ты мне тот разговор в машине в пику ставишь. А ведь я тогда на что упор делала: нам с тобой хорошо вместе. Очень хорошо, Саша, очень! Да, верно: ты не встречал таких, как я. Но ведь и я не встречала таких, как ты…
— На стену похожих?
— Еще раз прошу: не ерничай… Ты можешь понять, глупая твоя голова, что так, как с тобой, мне ни с кем не было? Ни с кем!… Я тогда проверить тебя хотела — на прочность, что ли? А ты не поддался, вроде бы принял правила игры — мои правила, но остался-то самим собой… Ты — всегда «сам собой», Саша, тем и ценен обществу… — усмехнулась. Почему-то невесело. — Первый раз в жизни прошу: не уходи. От добра добра не ищут. Не уходи, Саша…
Как утром с Наташей, спросил по инерции:
— С чего ты взяла, что я ухожу?… — и опять же, как утром, одернул себя: не будь страусом, не прячь голову в песок. Все равно: задница наружу торчит… — Не надо, Валерия, не изменяй себе: не проси мужика. От добра добра не ищут, верно. Да только в чем оно — добро? В том, что в постели нам ладно? Мало этого, Лера, ох как мало! Сие, как известно, физиология. А как насчет души?
— Что же я, по-твоему, совсем бездушная?
— Ты не бездушная. Ты деловая современная женщина. Как в детских стихах: «драмкружок, кружок по фото, а мне еще и петь охота…» Для тебя слово «быт» страшней атомной войны.
— А для тебя?… Ты от этого слова так же бежишь…
— Бегу, согласен. И вот парадокс: все время его ищу. Не исключено, что найду я наконец такую женщину, какую сам придумал, посмотрю на нее, порадуюсь, сердцем отойду — и тронусь дальше: привык, как ты говоришь, ни на кого, кроме себя, в этой жизни не рассчитывать. А может, и не тронусь — остановлюсь… Но ведь ты, Лера, не та женщина, какую я придумал. И сама о том знаешь прекрасно. Вон даже «портсигар» не помог…
— Какой «портсигар»?
— Этот, — достал из кармана серебряную вещицу. Валерия выхватила ее, вытряхнула из нее батарейку, яростно рванула проводки, бросила на пол, ногой придавила: коробочка легко расплющилась, серебро — мягкий металл.
— Нет никакого «портсигара»! Нет и не было! При чем он? Ты же видел, Саша: я могу быть женщиной. Женщиной, а не доцентом кафедры автоматики. Даже Наташа это поняла…
— И насколько тебя хватит? На неделю? На месяц? На год? А семинары, симпозиумы, хоздоговоры, студенты? А твоя девица, так нужная науке?… Нет, Лера, ты у нас — доцент кафедры автоматики, все остальное — потом, все остальное — неважно, даже мешает. И ни-ку-да от сего факта не денешься.
— А тебе кто нужен? Кухарка? Нянька? Портомойница? Да ты сам от такой через неделю волком взвоешь!
— Мне никто не нужен, Лера, — сказал Александр Павлович. — Ни кухарка, ни нянька, ни портомойница. Ни тем более доцент… Мужик валит мамонта, женщина поддерживает огонь…
— Ты о чем, Саша?
— Так, пустяки… — встал. — Бессмысленный разговор, Лера. Ни ты, ни я — никто друг друга убедить не сможет. И переделать не сможет. Будем жить как жили.
Валерия тоже встала, подхватила сумку, перебросила через плечо — красивая, уверенная в себе женщина, ничуть не похожая на ту, что всего лишь четверть часа назад просила Александра Павловича не уходить, не ломать налаженное.