Одним ангелом меньше
Шрифт:
Анна Степановна переложила тяжелые сумки в левую руку и открыла входную дверь. Включила свет в прихожей, сняла старое немодное пальто с каракулевым воротником, промокшие насквозь сапоги. Что-то было не так. Ну конечно, красные кожаные тапки валяются на виду, вместо того чтобы мирно покоиться в недрах тумбочки.
Опять Юлька приезжала белье втихаря стирать. Не позвонила, не предупредила. Они уже месяца четыре не виделись. Даже на Новый год дочь не соизволила появиться. Поздравила по телефону. После смерти отца она совсем отдалилась. И ведь нельзя сказать, мол, за что Анечка боролась —
Привычно заныло сердце, привычные жгучие слезы подступили к глазам, защипало веки. Анна Степановна в приступе острой жалости к себе грузно опустилась на банкетку и заплакала. Когда первые слезы обиды прошли и дышать стало легче, она тяжело вздохнула, встала и направилась на кухню разбирать продукты.
Что уж теперь рыдать, все равно ничего не изменишь! Не было бы хуже. Теперь ведь телевизор нельзя включить, газету открыть, чтобы не наткнуться на какие-нибудь ужасы. Не дай бог с Юлькой что-нибудь случится! Этого Анна Степановна боялась больше всего на свете — до холодного пота, до ночных кошмаров. Эта ее работа… Ходит к клиентам на дом, неизвестно к кому, куда. А про личную жизнь и говорить нечего, только и делает, что приключений ищет. Ничего не боится.
Но как же все-таки получилось, что девчонка выросла такой… такой нахальной и циничной. Ведь с детства, с младенчества ей внушали только доброе, книги умные читали, разговаривали о жизни. Ума-то она набралась, кого угодно переговорит, переспорит, а вот души нет… Любит только себя, замечательную, считает, что весь мир существует для нее одной. И ведь, что самое удивительное, все так и получается — как она хочет, будто само собой.
Со двора через открытую форточку доносился заливистый лай одуревшей от долгожданной свободы молодой колли. Воспоминание было таким ярким и щемящим, что слезы снова брызнули из глаз…
… — Послушай, ну нельзя же быть такой самоуверенной, — ее голос звучал устало и расстроенно. — Конечно, человек должен верить в свои силы, но нельзя все-таки считать себя лучше других.
— Мама, а почему я не могу считать себя лучше других? — пятнадцатилетняя Юля искренне недоумевала. — Я ведь действительно лучше многих.
— И чем же ты лучше?
— Ну, во-первых, я красивая. Ты будешь это отрицать?
— Не буду. Хотя, знаешь, на вкус и цвет… — Мать внимательно смотрела на раскрасневшуюся от спора дочку, та действительно выглядела очаровательно. Эдакий белокурый ангелочек со старой пасхальной открытки, только крылышек не хватает.
— Да есть, есть! — Юля почти кричала, она всегда легко заводилась, когда ей приходилось отстаивать свои взгляды. — За мной мальчики толпами бегают, ты знаешь. И не только мальчики.
Юля посмотрела на свое отражение в зеркале, очень взрослым и кокетливым жестом откинула со лба светлую прядь.
— Во-вторых, я умная. По крайней мере для своего возраста. Думаю, для золотой медали будет достаточно.
— По-твоему, этим определяется, кто лучше, а кто хуже?
— А чем? — хмыкнула дочь.
Анна Степановна сознавала, что вряд ли сможет достучаться до дочери, они все в пятнадцать лет неуправляемые, самоуверенные, сама была такой же когда-то. А тут еще Юля вбила себе в голову, что ее берегут высшие силы… Да, ей действительно необыкновенно везет по жизни, а жаль, наверно. Зря говорят, что дураки учатся на своих ошибках, а умные — на чужих. Это умные на своих ошибках учатся. А дураки вообще не учатся ничему. И чужие ошибки никому не впрок. Вот если бы Юлька пару раз ткнулась мордой в лужу, может, и подумала бы, а стоит ли лезть на рожон. А так… Пустая говорильня.
— Почему-то каждый уверен, что плохое может случиться с кем угодно, но только не с ним. Ведь другие — они обычные, а я — такая! Особенная!
— Ну и что? — Дочь посмотрела на нее с таким высокомерием, что Анна Степановна почувствовала себя полной идиоткой. — С другими случается. А со мной нет.
— Ты так говоришь, — взорвалась она, — будто лет девяносто прожила. Умная же девка, а рассуждаешь, как последняя, прости, кретинка. Неужели до тебя не доходит, что везение твое — до поры до времени? А потом так тебя приподнимет и шлепнет, что мало не покажется. Сама ведь нарываешься на неприятности.
— Спасибо, мамочка, за кретинку.
Юля поднялась с дивана и ушла в свою комнату, хлопнув дверью. Анна Степановна вышла на кухню, заварила чай и села с чашкой за стол у окна, глядя, как по двору носится огненно-рыжая колли…
Дождь уже совсем прекратился. Только порывы ветра сбрасывали с карнизов и деревьев грозди крупных холодных капель. «Стримбанк» занимал часть большого, недавно отремонтированного здания на Загородном проспекте. Нарядный фасад, покрытый светлой краской, вызывающе бросался в глаза, как нахальный нувориш среди уличной толпы. Впрочем, и сам банк был таким же выскочкой-однодневкой.
Иван поставил машину рядом с грязной «Окой», украшенной претенциозной надписью: «Это — сушеный «Кадиллак». Просто добавь воды», поднялся по широким мраморным ступенькам и вошел в холл. Народу было немного, клерки, скучая, зевали по сторонам. В углу операционного зала находились двери в служебные помещения и лестница, ведущая на второй этаж, рядом с которой топтался бритоголовый охранник, на вид типичный браток, неожиданно одетый в строгий серый костюм с галстуком.
Иван предъявил охраннику удостоверение. Похоже, тому очень хотелось провернуть обычную унизительную процедуру записи в журнал, но что-то ему подсказало: лучше этого не делать. Вздохнув с сожалением, бритый посторонился и дал пройти. Иван поднялся на второй этаж и пошел по длинному узкому коридору, в который выходило множество совершенно одинаковых дверей без опознавательных знаков. Но ему уже приходилось здесь бывать, и он сразу нашел нужную комнату.
Вячеслав Иванович Бергер собственной персоной стоял в предбаннике, прислонившись к стене, и, что-то бурча под нос, просматривал бумаги, которые симпатичная длинноногая секретарша одну за другой вынимала из принтера. На звук открываемой двери он обернулся.
— А, Иван… — Бергер запнулся, усиленно вспоминая отчество посетителя.
— Николаевич, — помог Иван.
— Извините. Пройдемте ко мне. Света, приготовь кофе. Коньяк? Ликер?
— Спасибо, я за рулем, — отказался Иван, хотя так устал за сегодня, что коньяк показался недостижимым райским бальзамом.