Одной крови
Шрифт:
– Это еще хозяин прикатил, чурку-то, уж, сколько лет стоит. Ты ведь ей любуешься?
Захариха смотрела чуть в сторону, глаза были затянуты бельмами.
– Проходи, проходи, коль пришел. Колун в сенях, справа. Увидишь.
Уверенно прошла и скрылась в избе, хлопнув обремкавшейся, обшитой каким-то одеялом дверью.
Артем натаскал из сарая чурбаков и принялся их кромсать. Дверь приоткрылась:
– Не мельчи! Толку-то с мелких дров, пропыхнули и ни жару, ни пару.
Видит она, что ли? Стал колоть чурку на четыре части. Откидывать к сеням, чтобы ближе таскать. Вдоль стены наложил хорошую поленницу. Тихонько поставил колун на место, хотел уйти. Дверь приоткрылась:
– Зайди-ка на минуту.
Сумерки уже окутали подворье, в доме и вовсе темень, лампой, похоже, в доме не баловались, да и к чему, коль глаза не видят.
– Матушке передай спасибо за заботу. Сам-то, небось, сроду бы не догадался.
Старуха угадывалась, сидящей на лавке, возле окна. Он еще постоял под порогом, подумал, что разговор окончен. Повернулся. Она снова заговорила, хрипло и тихо:
– Спину покажи мне.
– Что?
– Что слыхал. Рубаху сыми.
Артем в замешательстве топтался под порогом, почти в полной темноте.
– Ну, рубаху.
Неловко выпростав их штанов рубаху, с трудом стащил ее с мокрой от пота спины. Бабка подошла, протянула обе руки. Повернулся. Она прикоснулась к горячей спине сухими, закостеневшими пальцами. Стала выписывать какие-то узоры, чуть шевелила губами.
– Одевайся, шерсть еще не наросла…. – издевается, что ли.
Удалилась и снова села там, в темноте. Он натягивал рубаху, почему-то торопился, словно стыдился своей наготы.
– Куда на левую-то сторону? Битым хошь быть?
Снял и вывернул. Оделся.
– Страх перед имЯ теперь пройдет. Не тронут они тебя, за всю жизнь не тронут. Но и ты, дай мне слово. Слово, что не тронешь.
Какое-то чувство обуяло неожиданное, словно пионерскую клятву давал:
– Ладно, не трону….
– Смотри, слово твое крепкое. Помни.
Конец ознакомительного фрагмента.