Одолень-трава

Ланецкая Елена

Кукой разительно отличался от всех известных нам лесных обитателей. Он семенил по лесу на четырех коротких лапках, часто моргая и беспричинно улыбаясь. Толстый, круглый шарик, дымчатый и пушистый, точно верба, он без конца обнюхивал воздух чутким носом, похлопывая по щекам обвисшими ушками, попискивая и подпрыгивая... Кукой славился длиннющим языком в прямом и переносном смысле. Доморощенный философ, он беспрерывно болтал (частенько и сам с собой), растолковывая окружающим бессмысленность любого дела. Причем Кукой уверял всех и вся в бесполезности земной жизни так бурно и горячо, что, бывало, захлебывался потоком собственных слов и внезапно

цепенел в столбняке. Столбняк заставал Кукоя в самых разнообразных позах, а сколько могло продлиться оцепенение - никто не знал... Он замирал на полуслове, открыв рот, будто стукнувшись лбом обо что-то невидимое, или падал на спину, растопырив лапки и глядя в небо!

Бывало, Кукой обегал весь лес своей семенящей прискочкой, заглядывал то к одному, то к другому и болтал без умолку, а потом днями и ночами валялся в разнотравье своей любимой полянки, размышляя о тщете всего сущего и подставив кругленькое брюшко свету Солнца и звезд!

Словом, Кукой был ни что иное, как сумбур, болтовня и непостоянство! И вот ему-то поручили такое важное и необычное задание: выбраться из леса на человеческую территорию и разыскать среди людей девочку с таким странным именем: Ксюн... Кукой было возмутился и пробовал протестовать, но ему не дали и слова молвить, приказав выполнить поручение незамедлительно. (Кто и зачем так распорядился - об этом мы узнаем чуть позже...)

И вот уже третий день Кукой, шарахаясь от малейшего шороха, прочесывал участки. Дачи буквально кишели кошками и собаками, которые, - он был уверен, - только и мечтали отведать его на десерт! Анечки, Маши, Лизаветы и Дашеньки стайками резвились у каждой калитки. Девочки по имени Ксюн среди них не было...

Близился полдень. Разомлевший от загара день истаивал в знойном мареве, будто сливочное мороженое. Кукой, запыхавшийся и весь мокрый, прилег в тени чьей-то увитой вьюнком беседки и попробовал вылакать воду, скопившуюся после утреннего полива в чашечке склоненного мака.

– Ксюн, к столу! Ты что, не слышишь?!
– разорвал тишину задремавшего сада чей-то голос. Кукой подскочил как ужаленный и весь обратился в слух.

Елена Петровна водрузила в центре стола на открытой веранде большущий белоснежный заварной чайник: предстоял ежедневный, несмотря на жару или холод, ритуал полуденного чая. Церемонии этой сопутствовали: самовар, ажурная белая шаль, которая каждый раз, когда бабушка разливала чай, соскальзывала с ее плеча, торжественная тишина за столом и плеск фонтанчика, стекавшего в маленький, утонувший в цветах водоем.

Ксюн нехотя покинула свою комнатку и вышла на веранду, где бабушка дожидалась ее, нетерпеливо постукивая ногтем по крышке сахарницы. Ксюн подвинула к себе звякнувшую о блюдце тонкую дымящуюся чашечку... и тут что-то произошло. Девочка ощутила на себе чей-то взгляд. Инстинктивно, словно по велению внутреннего голоса, она взглянула на небо. Там, среди голубой безмятежной ясности полдня внезапно вспыхнула небывалым блеском Зеленая Звезда. Блеснула и погасла. Ксюн, которая, казалось, выучила наизусть все звездочки над их маленьким домом, никогда, - да еще среди бела дня, - ее здесь раньше не видела...

"Они помнят обо мне... Они посылают мне знак! Здесь кто-то есть. ОТТУДА!" подумала Ксюн, еще не понимая толком, что значит это "оттуда", но предчувствуя ясно приближение новых событий ее тайной, внеобыденной жизни...

Внезапно плотно сжатые бутоны на кусте жасмина, прильнувшего к перилам веранды, распустились.

Они раскрылись все разом, белоснежные и праздничные, словно спешили сообщить своей юной хозяйке что-то очень радостное и важное.

Ксюн кивнула цветам, быстренько прихлебнула чай и сделала вид, что обожглась. Поперхнувшись, она крикнула: "Я сейчас!" - и сбежала по крылечку в сад.

Ксюн притаилась среди персидской сирени, взволнованная и готовая ко всяким неожиданностям, когда из-за беседки выглянуло какое-то круглое, серенькое, суетливое существо. Подскакивая и быстро-быстро перебирая короткими лапками, этот странный круглик пискнул: "Ты Ксюн?" - и, не дождавшись ответа, схватил ее за руку и затащил в тенистую беседку.

– Ты Ксюн, конечно, иначе и быть не может! Ужас, как похожа на свое имя глупее не придумаешь! Подумать только, из-за тебя я рыскал по этим проклятым дачам целых три дня, и что из того, что я тебя нашел?
– Кукой, лишенный все это время возможности поболтать, трещал без умолку.
– Да, что из того? Разве мир перевернулся? Нисколечко... Солнышко как светило, так и светит, снег не выпал, дождь не начался, Большой Лес как стоял, так и стоит, а пустыня Сахара в Африке наверное вся иссохла, бедняжка! И ни одна-то реченька по ней не прожурчит... Да! Совсем забыл!
– Кукой протянул опешившей девчонке сложенный вчетверо листок бумаги.
– Совсем забегался, а как это мешает думать о вечном!.. Ну так вот: послание велела тебе передать...

Тут Кукой будто поперхнулся и, брякнувшись на бок, затих, поджав лапки и высунув розовый язык.

Ксюн охнула, она испугалась, что нового ее знакомого хватил удар, наклонилась над ним и попыталась было перевернуть на спинку; но существо пропищало: "Не трогай! Не нюхай меня! Не видишь разве - столбняк, пройдет..." - и, блаженно улыбаясь, закатило глаза.

Поняв, что ничего страшного с ним не случилось, Ксюн развернула послание.

"Беда, Ксюн, беда! Скучун заболел книжной болезнью. Он уже почти не узнает меня и может заживо похоронить себя в книгохранилище подземелья. Ты одна можешь спасти его. Придумай что-нибудь поскорее. Жду тебя в Нижнем городе. Старый Урч."

"Скучун в опасности! Ой, миленький!
– Ксюн рванулась было из беседки, но одумалась.
– Стой-ка, дорогая моя, не спеши, - сказала она самой себе вполголоса.
– Надо все хорошенько продумать. Так... Во-первых, этот столбнячный чудак... И еще бабушка.
– Она топнула ногой с досады.
– Как все-таки противно, что детям нельзя сразу делать то, что хочется, а надо обязательно спрашивать разрешения!..."

Сидя на лавочке, Ксюн попробовала сосредоточиться и обдумать план действий, хотя сидение это давалось ей нелегко. Она ерзала, шмыгала носом, ковыряла подошвой землю, мусолила цветки вьюнка и вообще совершала массу ненужных действий. Было ясно, что рассуждать спокойно она не привыкла...

Наконец, облегченно вздохнув, Ксюн вскочила с лавки. План был готов, и она тут же принялась его осуществлять. Ксюн притащила в беседку свою дорожную сумку и осторожно уложила туда затихшего Кукоя, предварительно обернув его полотенцем. Благо, он был не больше ежа... Потом, изобразив нечеловеческие страдания, растерев докрасна глаза, хныча и держась за живот, явилась перед бабушкой и сообщила ей следующее: якобы она, Ксюн, еще перед завтраком открыла банку прошлогодних соленых грибов, съела их все до единого и теперь ее тошнит, живот болит невыносимо, а все тело холодеет...