Офицер и крестьянин
Шрифт:
– - Так-то оно так, Семен Иринархович, -- произнес майор Махонин, -- а может, и не так... Совладать фашист с нашим народом не может, это, Семен Иринархович, правда твоя, а убить его он вот старается...
– - Иди, иди, старая, -- сказал старик своей жене, уже убиравшей баньку, чтобы были в ней чистота и порядок.
– - Иди по моему указанию, ощипай нам к обеду цыплака!
– - Обрадовался, старый бес, -- тихо проговорила старуха, -- привык гулять-то да язык чесать при Советской власти... ан фашист-то, гляди, опять воротится! И этот тоже -- одну деревню отвоевал и сиднем в ней сел... командир! Нет того, чтобы
Махонин понимал бессмысленность слов старухи, обращенных к нему, но все же ему стало стыдно и неловко.
– - Мне, хозяйка, в Малой Верее велено быть... Я без приказа не смею идти. Но вы не беспокойтесь -- там фашистов другие наши части добивают...
– - Другие, -- прошептала старуха, -- а ты бы, где другие, третьим стал, оно бы скорее война-то ушла с нашей России...
– - Ступай прочь, старуха!
– - рассерчал хозяин.
– - Велено тебе делом заняться!.. Вот фугаска домашнего действия -- шипит, а не взрывается...
Хозяйка ушла. Майор потянулся всем телом и вздохнул в отдыхе. Все же и в этой баньке, в этой погубленной войной деревне уже зачиналась домашняя жизнь, мир и счастье. Эти ворчащие, бормочущие, озабоченные старые русские крестьянки, народив свой народ, держат его в строгости и порядке и тем сохраняют его в целости, так что их постоянное недовольство и рассерженность есть лишь их действующая любовь, своей заботой оберегающая свой род.
Махонин хотел попрощаться с хозяином: его беспокоило, что долго нет ординарца. Семен Иринархович стал удерживать майора, чтобы скушать курицу, однако майор остерегался засиживаться.
– - Хозяйка вон говорит, фашисты еще могут явиться, -- улыбнулся Махонин.
– - Мне пора в батальон...
– - По дурости они все могут, -- согласился Семен Иринархович.
– - На что им ваша Верея? А они ишь как лезли сюда! Им уж ни смысла, ни пользы не было тут быть, а они все дрались...
– - Так это ж просто и понятно, Александр Степанович... Когда у человека ни добра, ни разума нету, так у него прынцып начинает бушевать... У немцев теперь часто рассудка нету, я и сам такое замечал у них, а прынцып у них еще остался, они и воюют сейчас из прынцыпа да еще из страха. Пока что они, Александр Степанович, от своего начальства смерти боятся, а вот-вот им Красная Армия страшнее начальства будет, от нее-то смерть вернее, тогда они стадом в плен пойдут: берите нас на довольство...
Старик понимал кое-что верно. Майор услышал от него разумное умозаключение о боях немцев за Верею. Эти бои для фашистов не имели смысла, но чья-то карьера или авторитет зависели от боев за Верею, у кого-то там, по слову старика, "забушевал" принцип, и сотни немецких солдат были переработаны нашим огнем на трупы, хотя каждому ездовому из немецкого обоза могло быть ясно, что Верею держать было нельзя и не нужно. Майор еще раз понял, что разум не всегда бывает там, где ему положено обязательно быть...
В армии, предчувствующей свое поражение и гибель, эти свойства явственно обнажаются; старый крестьянин сразу заметил, что немецкая тактика в боях за Верею не имела рассудка; майор же хотел найти в этой тактике смысл и ошибся.
Махонин не обиделся на превосходство крестьянского ума; он не отделял себя от людей; он понимал, что человек лишь однажды рождается от своей матери, и тогда он отделяется от нее, а потом его питают и радуют своим духом все люди, живущие с ним, весь его народ и все человечество, и они возбуждают в нем жизнь и как бы непрерывно вновь рождают его. И сейчас Махонин обрадовался, что Семен Иринархович сказал ему истину и он мог поучиться у него.
– - Как зимовать теперь будете, Семен Иринархович? Плохо жить в разорении...
– - Ничего, Александр Степанович, мы стерпим, а вскоре, бог даст, и отстроимся. Зато какое дело мы с тобой и с прочим народом исполнили -такую гадюку всего мира на тело России приняли и удушили ее. Ты вот откуда считай, а не от спаленной избы! Горе и разор наши минуют, а добро-то от нашего дела навеки останется. Вот тебе Россия наша! А Германия ихняя что? Глядел я тут на немцев: глупарь народ. Мы весь мир, говорят, завоюем. Воюйте, думаю, берите себе обузу.
– - Мир спокон века завоевать хотели, Семен Иринархович: дураков много было.
– - Правда, правда твоя, Александр Степанович: негодному человеку всегда весь свет поперек стоит. Оно и понятно -- старательно он жить не может, людей ведь много, и с каждым в соревнование нужно вступить, делом, стало быть, нужно показать, что ты лучше его. А по делу-то он негодный и не поспеет, а жить ему хочется больше годного, удовольствие свое ему надо иметь скорее всех! Вот негодный и нашел себе занятие: опростать землю от людей, чтоб их малость осталось, и те тогда напуганные будут и унижение почувствуют, а всю землю с нажитым добром под себя покорить. Тогда живи себе как попало и как хочется, раз весь мир под тобой -- тебе стесненья нету, ты сразу лучше всех, и душа покойна, и пузо довольно!.. Это и я, когда мальчишкой был, все хотел, чтоб у нас старичок ночью на пчельнике помер -- тогда бы я наутро в курень к нему залез и весь мед в его кадушке поел... Вот тебе круговорот жизни какой, Александр Степанович! Немцу, я тут заметил, всегда все ясно бывает, он думает -- всю мудрость он постиг. А вот другого человека он не знает, и ни одного человека он не может понять, оттого он и погибнет весь без остатка...
Махонин слушал старого крестьянина, и у него хорошо делалось на сердце, словно оно все более согревалось. Он чувствовал, как тепло веры народа и праведность его духа питает его, и судьба его, Махонина, как русского солдата, благословенна, и сейчас уже, а не в будущем он знает свое счастье. Он видел, из каждого большого и правильного расчета живет его народ и почему он безропотно терпит горе войны и надеется на высокую участь в этих погибших селениях.
– - Мы их все равно раздолбаем, Семен Иринархович!
– - сказал майор.
– Где же твоя старуха? Мне ведь некогда!
– - Старухи за войну от рук отбились, Александр Степанович!
– - объяснил старый человек.
– - Но ты потерпи малость -- сейчас мы куренка кушать будем.
– - Я кушать не хочу, -- сказал майор.- -- Я попрощаться хочу с твоей женой.
– - А чего с ней прощаться -- она помирать не собирается...
Избушка-баня, в которой они находились до сей поры спокойно, подвинулась с места, и они услышали сотрясение земли.
– - Это, Александр Степанович, мина большая вздохнула, -- сказал Семен Иринархович.
– - Фашист-глупарь, и помрет, так все никак не уймется, ишь как землю смертью наследил!..