Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
А Литинского староства все ж не дали.
Вспомнив это, Кречовский сжал кулаки. Не дали ему староства, несмотря на могучую поддержку протекторов его, Потоцких, несмотря на собственные его военные заслуги, и все потому, что был он homo novus [63] , а его соперник от князей родословие вел. В этой Речи Посполитой не довольно стать шляхтичем, надо дождаться, чтобы шляхетство твое покрылось плесенью, как винная бутылка, чтобы заржавело, точно железо.
Только Хмельницкий мог изменить заведенный порядок, к чему, надо думать, и сам король отнесся бы
63
выскочка (лат.).
Полковник понемногу успокаивался. Ну, не дали ему староства – что из того? Тем более сделают теперь все, чтобы его вознаградить, особенно же после победы и подавления бунта, после избавления Украины от братоубийственной войны, – да чего там! – всей Речи Посполитой избавления! Тут уж ему ни в чем не откажут, тут ему и в Потоцких надобности не будет…
Сонная голова его склонилась на грудь, и он уснул, грезя о староствах, каштелянствах, о пожалованиях королевских и сеймовых…
Когда Кречовский проснулся, уже развиднелось. На байдаках все еще спали. В отдалении поблескивали в бледном, предрассветном свете днепровские воды. Вокруг была мертвая тишина. Тишина эта его и разбудила.
Кудацкие пушки не палили.
«Что это? – подумал Кречовский. – Первый штурм отбит? Или же Кудак взяли?»
Но такого быть не может!
Нет! Просто отброшенное казачьё затаилось где-нибудь подальше от крепости и зализывает раны, а кривой Гродзицкий поглядывает на них из бойниц, поточнее наводя пушки.
Завтра они снова пойдут на приступ и снова сломают зубы.
Меж тем совсем поутрело. Кречовский поднял людей на своем байдаке и послал лодку за Фликом.
Тот незамедлительно прибыл.
– Сударь полковник! – сказал Кречовский. – Если до вечера каштелян не подойдет, а к ночи штурм не повторится, мы двинемся крепости на помощь.
– Мои люди готовы, – ответил Флик.
– Раздай же им порох и пули.
– Уже роздано.
– Ночью высадимся на берег и безо всякого шума пойдем степью. Нападем неожиданно.
– Gut! Sehr gut! [64] Но не проплыть ли на байдаках еще немного? До крепости мили четыре. Для пехоты неблизко.
– Пехота сядет на запасных лошадей.
64
Хорошо! Очень хорошо! (нем.)
– Sehr gut!
– Пускай люди тихо сидят по камышам, на берег не выходят и шума не поднимают. Огня не зажигать, а то нас дым выдаст. Неприятель не должен знать о нас ничего.
– Туман такой, что и дыма не увидят.
И точно, сама река и рукав ее, заросший очеретом, в котором скрывались байдаки, и степи – всё, куда ни погляди, было погружено в белый непроглядный туман. Правда, пока что было раннее утро, а потом туман мог рассеяться и степные пространства открыть.
Флик отплыл. Люди на байдаках потихоньку просыпались; тотчас же было объявлено распоряжение Кречовского сидеть тихо, так что за утреннюю еду принимались без обычного бивачного гама. Пройди кто-нибудь берегом или проплыви по реке, ему бы даже в голову не пришло, что в излучине этой находится несколько тысяч человек. Коней, чтобы не ржали, кормили с руки. Байдаки, скрытые туманом, затаившись, стояли в камышовой чащобе. То и дело прошмыгивала лишь маленькая двухвесельная лодчонка, развозившая сухари и приказы, но в остальном царило гробовое молчание.
Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:
– Пугу! Пугу!
Молчание…
– Пугу! Пугу!
И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие с берега, ждали ответа.
Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже резче и нетерпеливее:
– Пугу! Пугу!
Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос Кречовского:
– Кто еще там?
– Казак с лугу!
У солдат, затаившихся на байдаках, беспокойно забились сердца. Им этот таинственный оклик был хорошо знаком. С его помощью запорожцы опознавали друг друга на зимовниках. Этим же самым манером в военное время приглашали на переговоры реестровых и городовых собратьев, среди которых было немало тайно принадлежавших к братству.
Снова раздался голос Кречовского:
– Чего надо?
– Богдан Хмельницкий, гетман запорожский, предупреждает, что пушки наведены на излучину.
– Передайте гетману запорожскому, что наши наведены на берег.
– Пугу! Пугу!
– Чего еще надо?
– Богдан Хмельницкий, гетман запорожский, приглашает на разговор друга своего, пана полковника Кречовского.
– Пускай сперва заложников выставит.
– Десять куренных.
– Идет!
В ту же секунду берег излучины, точно цветами, зацвел фигурами запорожцев, вскочивших на ноги из трав, где они, затаившись, прятались. Издали, со стороны степи, появилась их конница и пушки, над которыми развевались десятки и сотни стягов, знамен и бунчуков. Шли отряды под барабан и с песней. Все это скорее походило на радостное привечание, чем на столкновение враждебных друг другу войск.
Солдаты с байдаков ответили криками. Тем временем подошли челны, доставившие куренных атаманов. Кречовский сел в один из них и направился к берегу. Там ему подвели коня и сразу же препроводили к Хмельницкому.
Тот, завидев его, снял шапку, а затем радушно приветствовал.
– Любезный полковник! – сказал он. – Старый друг мой и кум! Когда коронный гетман велел тебе ловить меня и доставить, ты этого делать не стал, а меня надоумил спастись бегством, за каковой твой поступок я обязан тебе благодарностью и братской любовью.
Сказав это, он чуть ли не с почтением протянул руку, но темное лицо Кречовского осталось холодно, точно лед.
– Теперь же, когда ты, досточтимый гетман, спасся, – сказал он, – ты поднял восстание.
– За свои это, твои и всей Украины обиды иду я взыскивать с привилегиями королевскими в руках, оставаясь в надежде, что государь наш милостивый не поставит мне это в вину.
Кречовский, быстро заглядывая в глаза Хмельницкому, с нажимом сказал:
– Кудак осадил?
– Я? Ума я лишился, что ли? Кудак я обошел и даже ни разу не выстрелил, хотя кривой старик оповестил о себе пушками. Мне на Украйну спешно было, не в Кудак; к тебе спешно было, к старому другу и благодетелю моему.