Огненная дугаПовести и рассказы
Шрифт:
Толубеев мрачно думал: Ранссон выходил в море, чтобы заранее отыскать точку рандеву с подлодкой. Значит, в этой беде виноват именно Толубеев!
— А я считаю, что это храбрый человек! — сдержанно сказал он. — И если бы вы, дядюшка Андреен, решили навестить Ранссона в больнице, с удовольствием пошел бы с вами.
— А ведь, пожалуй, вы правы, Владимир! — задумчиво признал мастер, поглядывая на своего гостя с какой-то хитринкой. — Что ж, завтра — среда, в больнице открытый день. Можно и навестить.
Больше они об этом не говорили, но в среду
Мастер ушел с работы пораньше, и в четыре часа они уже были в рыбацкой больнице. Здание было мрачное, старинное, похожее на дом призрения, но во дворе стояли и новые корпуса, в том числе и хирургический. Мастер Андреен действовал напористо, и их довольно быстро пропустили к больному.
Ранссон действительно оказался рыжим великаном.
Правда, теперь он горы не передвигал, реки не поворачивал, лежал скучный, но при виде гостей оживился. В палате было еще двое, но Ранссона, видно, уважали, — те двое поднялись со своих коек: один простучал мимо на костылях, другой — осторожно неся переломанную руку. Толубеев молча выложил на столик свои подарки. Андреен иронически подзуживал:
— Ну, как, рыбак, твой улов?
— Еще будет улов! — хмуро ответил Ранссон, с любопытством поглядывая на молчаливого второго посетителя.
— Какую же рыбку ты собирался поймать в Скагерраке?
— Перестань, Андреен, мне уже полицейские с этими вопросами надоели, да и немцы всю снасть переворошили.
— А им-то что до наших рыбаков? — нахмурился и Андреен.
— Мы для них давно не люди! — отрезал Ранссон. — А что, твой дружок — немой?
— Говорит, но плохо. Это русский норвежец, господин Толубеев. Будет работать на нашем заводе. Услыхал, что ты с немцами поцапался, решил — герой! Вот И попросил взять с собою…
— Русский? — Ранссон приподнялся было, охнул и снова опустился на подушку. — Что же вы здесь делаете, господин русский? — он так и впился пристальными глазами в худое лицо Толубеева.
— Пока изучаю язык, — ответил Толубеев. — Только что прочитал «Саги», седьмую, семнадцатую и двадцать седьмую…
— Да! — протянул Ранссон. — Хорошая литература! Особенно двадцать седьмая!
— Женщина там очень печальная, все тоскует о муже.
— Как вы сказали, вас зовут?
— Владимир Толубеев.
— Ну, благодарю вас за визит. Думаю, Андреен поможет вам с устройством.
— А я у него и живу. Завтра иду первый раз в цех. В общем-то друзей у меня довольно много.
Ранссон повернулся к Андреену:
— Прости, мастер, устал я что-то. Да еще письмо надо написать, чтобы страховая касса перевела мои кроны старухе. Заходите еще!
Рука у него как-то ослабла, стала вялой. Толубеев, пожимая эту вялую руку, подумал: «Переволновался! Да и как иначе? Он же думал,
Когда они вышли из больницы, Андреен сухо сказал: — Ну что вы с ним о сагах говорили? Надо было сказать что-нибудь о себе! Он храбрых людей любит…
«В Тронхейме норвежские патриоты бросили бомбу в немецкий пароход. В результате взрыва было убито и ранено много гитлеровцев. В районе Ставангера группа вооруженных норвежцев совершила налет на военный склад. Истребив немецкую охрану, норвежцы подожгли складские помещения. Огнем уничтожено много снаряжения и различного военного имущества немецких оккупантов».
Мастер Андреен устроил Толубеева термистом на заводе.
На заводе работало много иностранцев.
Это были латыши, эстонцы, бежавшие с родины при установлении Советской власти, в сороковом году. Появление «русского норвежца» никого не заинтересовало, никаких дополнительных документов не потребовалось, просто мастер поручился за своего постояльца.
Для решения главной задачи, которая волновала Толубеева, завод не так уж много значил. Но заводское удостоверение давало кой-какое право на пребывание в столице, а так как вся продукция завода поступала в Германию, можно было при случае выяснить, какие же новые сорта стали запрашивают немцы? А пока что термист Толубеев закаливал подшипники разных размеров, смутно надеясь, что не все они пойдут в артиллерийские системы и в танки, которые немцы будут применять в следующих сражениях.
Через неделю он позвонил Вите.
Звонил он из автомата, в служебные часы, и Вита сама подняла трубку телефона:
— Отдел перевозок! — бодро, как и полагается энергичной секретарше, произнесла она.
— Вита, это я, — тихо сказал он.
— Господи, Вольёдя! — испуганно-радостно произнесла она. По-видимому, в комнате кто-то был, так как она заговорила по-русски: — Немедленно скажи, где я тебя увижу и когда?
— В шесть часов вечера у парка Фрогнер! — быстро произнес он давно приготовленную фразу.
— Хорошо! — так же торопливо сказала она, и телефон отключился.
Без четверти шесть он добрался до парка. Парк Фрогнер всегда нравился ему своими чудесными статуями работы скульптора Вигеланда, поставленными по всем аллеям. День был теплый, снег на статуях и дорожках таял, капало с деревьев, скамейки были сухие. Взъерошенные воробьи и жирные голуби склевывали крошки, которыми кормили их престарелые женщины в темных пальто с меховыми воротниками, в черных перчатках, с муфтами, в которых они отогревали склеротические руки. Белка спрыгнула с дерева, пробежала по дорожке и резво ухватила из рук старушки кусочек булки, а затем серой молнией вознеслась обратно на кривую от морских ветров сосну. Толубеев нашел свободную скамью, сел и внимательно огляделся.