Огненное море
Шрифт:
Эдмунд предостерегающим жестом поднимает руку, приказывая слуге удалиться. Но тут, бросив взгляд на дверь, он замечает мое присутствие; коротко кивает, без слов приказывая мне ждать его. Нет нужды в словах; мы знаем друг друга настолько хорошо, что можем обходиться без них — достаточно одного жеста или кивка.
Слуга выходит все той же шаркающей походкой и намеревается закрыть дверь за собой, но я останавливаю его и отсылаю прочь. Старый король заметил слугу, хотя и делает вид, что даже не увидел его. У старости есть свои преимущества — хотя их и немного; старый человек может позволить себе некоторую роскошь. Например, эксцентричность. Или — возможность уйти в страну воспоминаний…
Старик вздыхает и принимается разглядывать свой золотой трон. Взгляд его скользит ко второму трону, стоящему подле его собственного — изящнее и меньше, явно предназначенному для женщины. Уже долгие годы этот трон пустует. Быть может, старый король видит себя сейчас иным — молодым, высоким и сильным, видит, как он наклоняется к королеве, чтобы прошептать ей несколько слов на ушко, как руки их тянутся друг к другу, как сплетаются их пальцы… Всегда, когда бы они ни оказывались рядом, король и его супруга держались за руки.
И теперь он иногда берет за руку свою королеву — но рука эта ныне холодна, словно само воплощение вечного холода, сковывающего наш мир. И эта ледяная недвижная рука разрушает хрупкую мозаику прошлого. Теперь король нечасто приходит к ней. Он предпочитает воспоминания.
— Тогда золото сверкало так ярко, ярко, — говорит старик сыну, — а бриллианты сияли так, что мы иногда не могли даже смотреть на них. И на глазах выступали слезы от их ослепительного света. Мы были богаты — не правдоподобно богаты. Мы просто купались в роскоши… И… — подумав, добавляет старый король:
— Мы были чисты. В нас не было ни жадности, ни жажды стяжательства. «Придя к нам, как будут смотреть на нас! Увидев золото это и драгоценности эти, не смогут отвести глаз!» — так говорили мы себе. Одного только золота и бриллиантов, украшающих этот трон, хватило бы, чтобы купить целый народ там, в прежнем мире, — так говорят древние манускрипты. А наш мир полон таких сокровищ, скрытых под землей и в камне… Я помню шахты и рудники, — продолжает король. — О, это было очень давно. Задолго до того, как родился ты, сын мой. Тогда Маленький Народец еще жил среди нас. Они были последними — самыми сильными и упорными. Единственными, кто столь долго противостоял смерти. Мой отец водил меня к ним, когда сам я был еще очень юн. Я немногое помню о них — только яростные их глаза, густые бороды, скрывающие их лица, и их короткие, но быстрые и ловкие пальцы. Я был напуган, но мой отец сказал, что они народ добрый и великодушный и только с чужаками столь нетерпелив и груб…
Старый король тяжело вздыхает. Он поглаживает холодный металл подлокотника, словно это прикосновение может вернуть золоту его прежний ясный свет.
— Мне кажется, теперь я понимаю. Они были столь яростны и грубы просто потому, что были напуганы. Они страшились, ибо предвидели свою судьбу. Должно быть, мой отец тоже понимал это. И он сражался с судьбой — но не мог сломать ее, не мог сделать ничего. Наша магия не была достаточно могущественной, чтобы спасти их. А ныне она слишком слаба даже для того, чтобы спасти нас самих. Смотри — смотри же на это! — Старый король внезапно впадает в крайнее раздражение, бьет костлявым кулаком по подлокотнику трона.
— Сокровища! Богатство, которого хватит, чтобы купить целый народ!.. А мой народ голодает. Бесцельно нее, и все бесполезно. Все — тщета…
Он снова смотрит на золото. Металл кажется тусклым, словно бы закопченным — почти уродливым в слабом и неверном свете того единственного огонька, который горит у ног старика. И бриллианты больше не сверкают. Они черны и мертвы. Пламя их — жизнь их — в том пламени, что возжигают люди. И когда уходит эта жизнь, алмазы становятся черными, как и весь мир вокруг них.
— Они не придут, ведь так, сын мой? — спрашивает старый король.
— Нет, отец, — отвечает принц. Рука Эдмунда, сильная теплая рука, накрывает зябко дрожащие старческие пальцы короля. — Мне кажется, если бы они собирались прийти, это уже произошло бы.
— Я хочу выйти отсюда, — внезапно говорит старый король.
— Вы уверены, отец? — В голосе и взгляде Эдмунда чувствуется неподдельная тревога.
— Да, я уверен! — жестко отвечает старый король. Еще одно преимущество старости: он может позволить себе некоторые прихоти.
Плотнее запахнувшись в меха, старик поднимается с трона и спускается с возвышения. Сын его стоит подле него; он готов помочь старику идти, если в том будет нужда — но нужды в этом нет. Король стар, даже по меркам нашего народа, а мы живем долго. Но он все еще хорошо держится, магия его сильна и поддерживает его лучше, чем многих из нас. Да, он сутулится — но плечи его согнули многие тяготы, кои принужден он был выносить во все дни долгой жизни своей. Волосы его белы как снег; они поседели, когда жизнь его едва приблизилась к середине, поседели за несколько дней болезни его супруги. Болезнь же ее была недолгой, но окончилась смертью.
Эдмунд берет керосиновую лампу, чтобы освещать путь. Керосин ныне стал драгоценным — более драгоценным, нежели золото. Король смотрит на люстры, некогда освещавшие зал: они мертвы и холодны. Я неотрывно слежу за ним; несложно угадать мысли старика. Он знает, что не должен так расходовать керосин. И все-таки это не напрасная трата. Он — король, и однажды — быть может, уже скоро — его сын в свой черед станет королем. И он должен показать сыну, рассказать ему, заставить его увидеть, какой была жизнь в прежние времена. Ибо — как знать? — быть может, сыну его суждено вернуться и снова сделать королевство прежним, вернуть ему прежнюю жизнь и прежний блеск.
Они покидают тронный зал и вступают в темный коридор. Я стою так, что они не могут не увидеть меня. Меня озаряет свет керосиновой лампы, и в зеркале на противоположной стене я вижу свое отражение. Бледное напряженное лицо словно бы является из тьмы: белая кожа, блестящие темные глаза… черные облачения сливаются с тьмой вечного сна, снизошедшего на наше королевство. Ощущение такое, словно бы голова, лишенная тела, парит в пространстве. Жутковатое зрелище. Я пугаюсь себя.
Старый король видит меня, но делает вид, что не замечает. Эдмунд еле заметно отрицательно качает головой; я кланяюсь и снова отступаю в тень.