Огненное сердце
Шрифт:
– Привет, Марин.
– Привет.
Ее руки обвивают торс Сидельника. Тот привычным движением притягивает жену за плечи. А мне как будто чудится легкая заминка в происходящем. Я что, такая жалкая, что он щадит мои чувства? Как интересно.
– Пойдем к гостям? – с натужным оживлением предлагаю я. – Голодная – жуть. И родителей хочу увидеть. Они уже здесь?
– Да. Когда я уходила, Светлана Анатольевна как раз рассказывала моей матери о своем отдыхе на водах Баден-Бадена.
Киваю, а сама думаю о том, что мне, наверное, тоже не мешало бы подлечиться.
Замечаю среди гостей папу и, извинившись, меняю курс.
– Привет, родной.
Я единственная дочь своего отца. Довольно поздний ребенок. Когда я родилась, дети родительских приятелей уже выросли. Взять того же Сидельника, который старше меня на двенадцать лет. Так что играть мне было не с кем. Когда к родителям приходили гости, я развлекалась тем, что слушала их взрослые разговоры. И это было хорошо, это мне столько дало в жизни… Но была у этого и обратная сторона. Например, я очень рано столкнулась с сексизмом. Каждый раз, когда к нам в дом приходили новые люди, они трепали меня по голове и замечали что-то вроде:
– Какая красавица. Наверное, моделью мечтаешь стать?
Я каждый раз хмурилась:
– Нет.
– Актрисой?
– Инженером. Чтобы проектировать двигатели. Как папа, – и брала его за руку, потому что когда все смеялись, он один смотрел на меня с хитрецой, как будто у нас с ним был один на двоих секрет.
Ага. Мои мозги… Которые вроде бы были на поверхности, но их как будто никто не видел. Даже когда я посреди разговора толковых инженеров вставляла какие-то дельные замечания, те просто снисходительно интересовались:
– У папы подслушала?
Даже когда я, блин, в шестнадцать своими мозгами поступила в физтех.
– Привет, моя Аномалия. Опять заработалась? – возвращает меня в реальность голос отца.
– Ну, почти. Собеседование было. А что это у тебя такое вкусненькое? – голодно кошусь на отцовскую тарелку.
– Кажется, какой-то паштет, – смеется тот и, поманив меня пальцем, шепчет: – Выглядит хорошо, а на вкус – дерьмо полное. Возьми что-нибудь другое.
Посмеиваясь, подкладываю в тарелку что-то похожее на крабовые котлетки. Идет за милую душу. Голодовка, конечно, полезна для фигуры, но, блин, как же хочется жрать!
– А вот и наша потеряшка! Мы тебя уже второй час выглядываем, – слышу голос мамы. – Хотела даже звонить, так ты же все равно не возьмешь трубку.
Тепло обнимаемся.
– Ну что поделать? У меня много работы.
– А кроме нее, Амалька? Кроме нее у тебя когда что-нибудь будет?
Нет, ну от мамы я такой подставы не ожидала. Смотрю с укоризной. Нашла, где об этом поговорить.
– Например, что?
– Любовь?
– Любви нет, мам.
– А тридцать пять есть, Амалька. Ты уже хоть так, для здоровья, найди кого-то.
– Так, а ну заканчивай, Свет! – сердится отец. Он-то у меня строгих правил, не удивлюсь, если думает, что у меня после Ярика и не было никого. Ох, папа-папа. Да знаешь сколько я их перетрахала, чтобы заткнуть дыру, оставленную Сидельником? Нет. И не надо тебе это, папочка, уж лучше ты заблуждайся.
– Так, гости дорогие, чего сидим с пустыми бокалами? – будто из ниоткуда за спиной возникает Сидельник. – Давайте-ка это исправим.
Смеемся, чокаемся, шампанское пузырится. Родители пригубляют и отставляют бокалы в стороны, я тоже мимо – за рулем ведь. А Ярик осушает свой стакан до дна. Так что кубики льда звякают.
– За тебя, наш хороший, – говорит мама, – Жаль твои родители до этого дня не дожили.
– Ой, Светлана Анатольевна, не будем о грустном, – и ко мне поворачивается. – Амаль, тебя на два слова можно? Разговор есть важный.
Глава 3
Я немного удивлена. Ведь у него уже была возможность со мной поговорить. Вместо этого мы трепались о каких-то глупостях и пожирали друг друга взглядами. И нет, я не буду делать вид, будто не заметила, как он на меня пялился.
Извиняясь, что придется опять отойти, легонько пожимаю отцовскую руку.
– Не уезжайте, меня не дождавшись, – прошу, потому что просто не могу позволить себе упустить такой шанс провести с родителями лишние полчаса. Больше все равно они не высидят. Возраст. В отличие от того же Красицкого, которого папа не намного-то и моложе, он уже лет пять как отошел от дел. Сделал он это, когда понял, что уже ничему новому меня не научит. Заявил, что ученик превзошел учителя, и был таков. А поскольку папе я верю слепо, никаких сомнений в том, что я справлюсь, нет.
– Да мы только приехали! – возмущается отец. Я улыбаюсь в ответ, сую в рот еще одну канапешку и жестом показываю Яру, что теперь полностью в его распоряжении.
– Пойдем?
Мимо проносится толпа детей. Ярослав оттесняет меня к стене, чтобы малышня не сбила меня с ног. И снова задерживает руку на локте.
На его ладони я знаю каждую выемку, каждую складочку и каждый уступ. Возможно, если бы я хоть чуть-чуть разбиралась в хиромантии, сразу бы поняла, что наш брак не продлится долго. Линии у него на ладони отчетливые и глубокие. Кожа сухая как порох. И никакой уход ничего с этим не может сделать. Когда он касается возбужденной кожи, это каждый раз невыносимо…
Господи, вот о чем я думаю?
Ни в какой хиромантии я не разбиралась. И ничто меня не готовило к тому, что однажды я застану мужа с другой. Это было… Не знаю, смертью тот процесс не назвать. Скорее комой. Долгой, продолжительной комой. В которой я, очень похоже, нахожусь до сих пор.
Был ли у меня шанс забыть, если он такой был у меня первым? Да хрен там. Надо было попроще кого выбирать. А к такому если и подступаться, то с опытом. И цинизмом, который этот самый опыт несет. Я же Ярославу досталась неискушенной и впечатлительной, как молочный щеночек. Ну а впечатлять Яр умел. Этого у него не отнять. Так впечатлилась, что с тех пор ничего не трогает.