Огненный ангел

Брюсов Валерий Яковлевич

— Как не знать Агриппы? — сказал мне хозяин. — Его всякий мальчишка у нас давно заприметил и, правду сказать, избегает! Хорошего про него говорят мало, а дурного — много. Рассказывают, что занимается он чернокнижием и знается с Дьяволом… Во всяком случае, сидит он в своём гнезде, как сыч, и иногда неделями не показывается на улице. Что не больно-то он хороший человек, можно судить уже потому, что двух своих жён он уморил, а третья вот только что, месяца не прошло, как развелась с ним. Но, впрочем, я прошу вашу милость простить меня, если это ваш добрый знакомый, потому что рассказываю я это всё только по слухам, а мало ли что люди говорят: всех не переслушаешь!

Я поспешил заверить, что с Агриппою нет у меня дружбы никакой, а только денежные дела, и хозяин, приободрясь, но голос понизив, стал мне передавать

уже всякие небылицы про славного гостя их города [lxxx] . Так, рассказал он, что у Агриппы всегда есть несколько домашних демонов, которые живут с ним под видом собак; что Агриппа на диске луны читает обо всём, что совершается на разных концах земли, и потому знает все новости без послов; что, владея тайной превращения металлов, часто расплачивается он монетами, которые имеют всю видимость добрых, но впоследствии превращаются в куски рога или навоза; что знатным людям в магическом зеркале показывает он всё их будущее; что молодые годы, состоя в Италии при испанском генерале Антонио де Лейва, магическими силами обеспечивал своему начальнику успех во всех предприятиях; что однажды видели Агриппу в городе Фрибурге кончающим публичную лекцию ровно в десять часов утра, в тот самый миг, когда он же начинал другую публичную лекцию за много миль оттуда, в городе Понтимуссах [lxxxi] , — и множество других, столь же сомнительных историй.

lxxx

“Всякие небылицы” составляли главное содержание старых биографий Агриппы. Основою их были сочинения: A. Th'evet. “Les vrais portraits et vies des homines illustres” (1584); P. Jovius. “Elogia virorum litteris illustrium” (1577); М. Del-Riu. “Disquisitiones magicae” (1599) идр.

lxxxi

Понтимуссы — латинское название города Pont-`a-Mousson (J. Egli. Nomina geographica. Leipz.1893).

Эти пустые россказни слушал я с удовольствием, не потому, чтобы верил им, но потому, что мне казалось лестным идти в дом к столь поразительному человеку. И когда, по моим соображениям, настал час, удобный для посещения, я, ещё раз оправив своё платье, вышел из гостиницы с видом гордым и, идя по улицам, втайне желал, чтобы прохожие заметили, куда я направляюсь. Вспоминая теперь те свои самодовольные мечтания, не могу я не улыбнуться, горько и грустно, ибо судьба, играющая с человеком, как кот с мышью, сумела тут посмеяться надо мною с тонкой жестокостью. Вместо роли триумфатора, которую мне присваивало моё самолюбие, заставила она меня разыгрывать роли, гораздо менее почётные: уличного буяна, пустого кутилы и школьника, которому учитель делает выговор.

По данным мне указаниям я довольно легко отыскал дом Агриппы, — на краю города, у самой стены, довольно большой, хотя только в три этажа, со многими пристройками, старинный, суровый и строго обособленный от других зданий. Я постучал у входа, потом, не получив ответа, повторил стук, и наконец, толкнув дверь, оказавшуюся незапертой, вошёл в обширные и пустые сени, и, на звук голосов, проник дальше, во вторую комнату. Там, за широким столом, вокруг миски с каким-то дымящимся блюдом, сидело, весело болтая и хохоча, четверо молодых людей, которых я принял за домовых слуг. Услышав скрип растворяемой двери, они смолкли и обернулись ко мне, а из-под стола, с ворчанием и скаля на меня зубы, вышли две или три породистых собаки.

Я спросил вежливо:

— Могу ли я видеть доктора Агриппу Неттесгеймского, который, кажется, живёт в этом доме?

Один из полдничавших, рослый малый, с лицом итальянца и с итальянским выговором речи, крикнул мне в ответ грубо:

— Как вы смеете входить в чужой дом, не постучавшись? Это — не пивная и не ратуша! Уходите, пока мы не указали вам дороги к двери!

Этот окрик до такой степени противоречил всем моим ожиданиям, что подействовал на меня, как удар по лицу, — сразу потерял я обладание собою и, в порыве безотчётного гнева, крикнул в ответ тоже неосмотрительные и резкие слова, что-то вроде следующих:

— Ты ошибаешься, приятель, говоря, что

я вошёл без стука! Но в этом доме лакеи бражничают, вместо того чтобы исполнять свои обязанности! Ступай и осведомись у своего господина, как тебе обращаться с его гостем, потому что вот у меня к нему рекомендательное письмо от его друга.

Слова мои произвели впечатление сильнейшее. Один из сидевших вскочил с яростным ругательством и устремился на меня с сжатыми кулаками, опрокинув скамью, другой бросился ему на помощь, третий, напротив, пытался удержать товарищей, а собаки начали кидаться на меня с лаем и рычанием. Я, видя себя неожиданно вовлечённым в бесславную схватку, обнажил свою испытанную шпагу и, размахивая ею, отступил к стене, повторяя, что проколю насквозь первого, кто приблизится на расстояние удара. В продолжение нескольких минут всё вокруг напоминало покои царя Улисса перед началом избиения женихов, и легко могло статься, что, ввиду неравенства сил, за свою заносчивость расплатился бы я жизнью, и никто, конечно, не поинтересовался бы убийством неизвестного проезжего.

По счастию, однако, исход распри был более мирным, потому что одержали верх голоса более благоразумных, которые убеждали, что у нас нет никакого повода к кровавому столкновению. Тот из молодых людей, которого, как я узнал вскоре, звали Аврелием, принудил нас разойтись, сказав нам такую речь:

— Господин приезжий и товарищи! Не давайте богу войны — Марсу — торжествовать в этом доме, посвящённом богине мудрости — Минерве! Господин приезжий виноват, обращаясь с нами, как с челядью, но и мы виноваты, встретив человека благородного столь пренебрежительно и невежливо. Принесём взаимные извинения и выясним, в чём недоразумение, трезво, как подобает людям мыслящим.

Говоря правду, я был рад подобному обороту дел, избавлявшему меня от бессмысленной, но опасной драки, и, поняв, что вижу перед собою не слуг Агриппы, но его учеников, вторично в учтивых выражениях изложил поводы моего посещения, назвал своё имя, показал рекомендательное письмо и объяснил, что нарочно приехал из другого города, чтобы переговорить с Агриппою.

Аврелий ответил мне:

— Не знаю, удастся ли вам увидеть учителя. Он имеет обычай работать в своём кабинете, не выходя из него, по нескольку суток подряд, и никто в доме не смеет в это время его тревожить, так что даже обед и питьё ставят для него в соседней комнате. Там же кладут ему и все присылаемые письма, так что, если вы передадите нам ваше, мы его включим в то же число.

После такого заявления не оставалось мне ничего лучшего, как вручить Аврелию письмо Геторпия и откланяться, довольствуясь тем, что так счастливо разрешилось моё первое в доме Агриппы приключение, в котором вёл я себя не совсем достойно. Однако, надо думать, что тот день принадлежал к числу несчастных, dies nefasti [43] , потому что и Аврелий и я, оба мы вздумали загладить следы нелепой ссоры, забывая пословицу, что кто отыгрывается, проигрывает вдвое. Так, Аврелий убедил всех своих товарищей подать мне руку и по одному представлял их мне.

43

день нечестивый (лат.).

— Это, — говорил он, указывая на того, с кем началась у. меня перебранка, — самый из нас старший, родом из Италии, и мы зовём его Эммануэлем; как уроженец юга, он вспыльчив и необуздан; а это — маленький Ганс, самый младший из нас, не по имени только Иоанн, но и по любви к нему учителя; а это — дельный малый, голова и кулак, каких немного, по прозвищу Августин; наконец, перед вами я сам — Аврелий, человек кроткий, как вы сами видели, а потому надеющийся наследить землю [lxxxii] .

lxxxii

В переписке Агриппы упоминаются его “ученики”: Аврелий, Августин, Эммануэль; Иоганн Вейер (Жан Вир) вступил в число учеников Агриппы в 1533 г. Как известно, в XVI в. “ученики”, группировавшиеся вокруг выдающихся художников, философов, учёных, занимали в их доме место среднее между членом семьи и слугою.