Огненный лис
Шрифт:
— Тимурчик, ты только из поезда на станциях не выходи, а то отстанешь еще! И воду в вагоне не пей, в ней одни микробы.
— Мам-ма! — Застонал Курьев.
— Деньги припрячь хорошенько. Если спать ляжешь, сунь их под подушку, так надежнее. Из-под подушки не упрут!
— Не беспокойся, мама. Я уже давно не маленький.
— Для матери ты всегда маленький… На, вот!
— Что это? — Курьев взвесил на руке плотно упакованный в целлофан сверток.
— Тут тебе покушать, в дорогу.
— Ну,
— Денежек-то хватит, Тимурчик?
— Хватит! Я командировочные получил, да ещё кое-что директор выписал. Под отчет, на непредвиденные расходы.
— Видать, хороший человек? Заботливый.
— Нормальный, — поморщился сын. — Обыкновенный мужик… Просто так положено.
Курьев сделал вид, что целиком занят дорожной сумкой.
Мать была единственным по-настоящему близким и дорогим Тимуру человеком. Необходимость лгать ей сильно угнетала, но что поделаешь? Больное сердце, неврозы… Да и вообще!
Ну как обьяснишь матери, что сын её вовсе не работник отдела сбыта фабрики, к примеру, «Красный лапоть» — а совсем наоборот? Что Тимур, вобще-то, людей убивает? Грабит их, калечит?
Что он — обыкновенный бандит средней руки, а уродливый шрам заработал не в стенах инструментального цеха, в вечернюю смену, а на улице, в темной подворотне. И что в «производственной травме» повинна вовсе не вылетевшая из патрона токарного станка заготовка, а стальной клинок ограбленной жертвы…
— Осторожнее, сынок, ладно?
— Хорошо, мама. Постараюсь!
Тимур торопливо, на ходу чмокнул мать в подставленную щеку и выбежал из квартиры…
Если, скажем, себя не жалеть, и обвеситься с ног до головы тяжеленными, набитыми до отказа хозяйственными сумками — а затем хорошенько оттолкнуться задницей от захлопнувшихся дверей трамвая номер двадцать пять, следующего не туда, а обратно… Если проделать над собой такое, то сразу же, как на крыльях, перелетаешь Лиговку и вливаешься в пеструю вереницу бредущих вдоль набережной Обводного канала граждан.
Некоторые из прохожих курят сигареты и папиросы. Но окурков в воду не бросают. Впрочем, даже если и захотелось бы им проделать подобное безобразие — никак! Отгорожен канал от людей широкой, выщербленной полосой асфальта, по которой нескончаемым и неустанным потоком течет в одном направлении с пешеходами городской транспорт.
Омерзительное зрелище…
Часть путников непременно сходит с дистанции у автобусного вокзала. Они торопливым ручейком вливаются в серое и невыразительное здание, а оставшимся приходится одолевать Новокаменный мост.
Впрочем, большинство пешеходов этого моста просто не замечает, с ходу ныряя под путепровод и поднимаясь чуть вправо, наискосок — в своеобразный, регламентированный, замкнутый мир вагонной части, обслуживающей Московское направление железной дороги.
Огромная территория, расчерченная паутиной стальных путей, вереницы пассажирских составов, административные здания в два ряда и скамеечки между ними…
Cкамеечки белые, пластиковые, удобные — демонтированные со старых электричек. Но примечательны они вовсе не внешним видом, а тем, что в хорошую погоду на них и возле них собирается служивый железнодорожный люд.
В основном, это проводники пассажирских вагонов. Изредка мелькнет бригадир поезда, ещё реже — начальник рангом повыше. Неподалеку покуривают обычно грузчики, кладовщики, уборщики, слесаря, электрики. Отдельной стайкой жмется персонал бухгалтерии…
А вокруг, на почтительном расстоянии обитают бомжи. Клянчат что-то, копошаться в мусорных баках, метр за метром, как минное поле, обследуют железнодорожное полотно. Надеются: авось, на глаза попадется что-нибудь ценное — монетка там, к примеру, или сережка золотая. Чаще, конечно, ни того, ни другого, одно дерьмо…
Вагонная часть депо.
В отделе кадров, ровными строчками на казенных бланках — тысяча человек, во всех подробностях.
Система. Государство в государстве, ячейка общества. Почти семья… Тысяча человек: кто-то уживается в ней и остается до конца, кто-то вылетает, не успев прочувствовать, понять дух и букву её писаных и неписаных законов.
Тысяча человек, столько же судеб. И в то же время — одна судьба, общая. Как общий вагон — кому-то досталось место получше, кому-то похуже, но глядишь, по дороге разговорились между собой, обустроились, пообтерлись…
— Рая, Раечка!
— Чего?
— Ты «девятку» мою не видела?
— Кажется, на мойку потащили, в РЭД.
— Ах, мать её, перемать ее! Замоталась со сменой белья. Теперь вот ждать придется.
— А ты не жди, Валюш! Пошли ко мне на вагон, чайку попьем. Я тебе чего расскажу-то… Кузмич наш вчера, слышала?
— Нет. А ты теперь на каком?
— На «тридцать пятом» сегодня поеду. Видишь? Вон, на третьем пути стоит.
— Ох, и сраный же поезд, — сочувствует Валя. — Вагоны дрянь, развалюхи…
— А что поделаешь? Послали.
— Ну, и ты бы послала! Тех, которые тебя на него послали.
— Ага, скажешь тоже! Я их, а потом они меня — насовсем?
— Ох, давно я тебя не видела, Раечка! — Валентина обняла подругу за плечи. — Все такая же…
И обе немолодые уже, но бойкие и веселые толстушки в синих форменных юбках и рубахах побрели, спотыкаясь о шпалы, «на вагон». А чуть погодя задымится в служебном купе невесть какого сорта чаек, зашушукаются они, захохочут, обсуждая, что же там такое опять отчебучил вчера «их» Кузмич.