Огненный путь Саламандры

Никитина Елена Викторовна

— Жаль. — Вздох сожаления вырвался помимо моей воли.

— Жаль, что не иду с тобой или что не страдаю мазохизмом? — попытался улыбнуться лиебе.

— И то, и другое, — себе под нос проворчала я. — Второе прекрасно решило бы первое.

— Ты неисправима, — уже более искренне оскалился в улыбке Зелин. — Даже драму прощания пытаешься превратить в некое подобие комедии.

— Это потому, что я нервничаю, но если очень хочешь, я могу слезу пустить, клок волос выдрать…

— Не надо, иди уже. До окончания отмеренного срока осталось всего полчаса.

Я вскинула на него недоуменный взгляд:

— Какого срока?

— Я обещал твоему мужу, что верну тебя сегодня ровно в полдень. В противном случае надеяться на что-либо бесполезно. Думаю, у него и так сейчас нервы взвинчены до предела.

Мой взгляд невольно обратился к солнцу, только-только скрывшемуся за маленькой

тучкой. Осталось всего ничего.

— С каких это пор тебя волнует состояние нервной системы моего мужа? — не удержалась я от подозрительного вопроса.

— С тех самых, как ты прошла свое нелегкое воскрешение.

Я потупилась и не знала, что сказать. Понимала — вряд ли увидимся еще, если только опять не случится что-нибудь из рук вон выходящее, но так и не находила нужных слов. Зелин, этот кровожадный, если верить повсеместному поверью, эльфырь, сделал для меня невозможное — не дал уйти по ту сторону жизни, а ведь я уже почти была там. Удивительно, что его оригинальный подарок при нашем последнем расставании пришелся так кстати. Или он знал о грозящей мне опасности, о которой постоянно намекал? Скорее всего, но ведь ни за что не признается, паршивец. И спасение моей никчемной жизни, полной зашкаливающего эгоизма, тоже целиком и полностью его заслуга. И только я одна виновата, что поставила под удар сразу столько дорогих мне существ. Благо никто, кроме меня, больше не пострадал.

Когда я пришла в себя после завершения ужасного ритуала Верховного Жреца, оказалось, что огненнокрылый лиебе почти целый месяц держал меня на руках, погрузившись в самое ядро первородного огня, щедро, капля за каплей, вливая то, что так жестоко забрал темный эльф. А забрал он все подчистую, выжал из меня огненную сущность до последней искорки. Мерзавец! Как же меня потом обрадовало известие о его смерти от жвал собственноручно взращенного тотемного паука. Так ему и надо, безумцу — безумная смерть! Но это было много позже, а тогда я не чувствовала ни себя, ни своего тела, у меня не было никаких воспоминаний, меня не мучили сомнения, не одолевали желания. Я даже не пыталась понять и осознать, что со мной происходит и происходит ли вообще. Было ощущение абсолютной бесконечной пустоты. Точнее, это я была той пустотой, бескрайней, безразличной ко всему, даже к самой себе, неведомой. Холодной и горячей одновременно, большой и маленькой, взвинченной до предела и умиротворенной, всем и ничем. Меня болтало между берегами ледяного нечеловеческого равнодушия и удушающего зноя первозданного ужаса, низвергало с крутых вершин высшего мироздания в бездонную пропасть небытия и возносило обратно, я была везде и нигде. Все эти ощущения (нет, скорее — состояния) нельзя сравнить ни с чем. А потом вдруг все разом прекратилось. И лавиной нахлынули боль, страх, неуверенность, сомнения, обрывочные воспоминания. Мое сознание, вдоволь нагулявшись за пределами жизни и смерти, решило-таки вернуться в родное тело. И первое, что предстало перед моим ничего пока не понимающим взором, — необыкновенно красивые, но уставшие до изнеможения фиалковые глаза.

Память полностью вернулась чуть позже, восстановив до мельчайших подробностей последние события, приведшие к столь печальным последствиям для меня. К своему немалому удивлению, мне даже удалось вспомнить то, что произошло после того, как я отключилась в храме Темных, и разговор Полоза с паучихой запомнила до мельчайших подробностей. Но вот что было потом — полная темнота. Зелин вкратце поведал, как почувствовал, что я опасно балансирую на грани между жизнью и смертью; как отбивался от Мираба, слезно молившего взять его с собой и чуть не пошедшего на обман ради этого. Рассказал, как препирался с моим мужем, не желавшим внять доводам разума из банальной ревности, но страх потерять меня оказался сильнее его эгоизма; как жалко и потерянно выглядел мой отец, да и владыка тоже, пока решалась моя судьба, точнее, вероятность ее продолжения в принципе. Как сам правитель Пара-Эльталя, единственный, кто мог спасти умирающую саламандру, не давал мне уйти за последнюю грань бытия, погрузив бездыханное тельце в первородный огонь и питая им каждую клеточку моего организма, лишенного связи с огненной стихией. Огненнокрылый лиебе боялся, что огонь отвергнет меня, спалит дотла, как сухую щепку, не признав ту, которая по праву рождения принадлежала ему без остатка. Много дней и ночей ничего не происходило и не менялось, меня не хотели принимать ни там ни здесь, я, как это ни прискорбно, никому не была нужна — ни тому свету, ни этому, иначе две противоположности живенько бы определились. Но терпение и сильное желание увидеть ехидный блеск в моих глазах позволили Зелину совершить почти невозможное — вернуть

меня туда, где еще оставались незаконченные дела, то есть в мир живых.

Я была безмерно благодарна правителю Пара-Эльталя за все то, что он для меня сделал. Разве можно дать больше, чем вновь возвращенная жизнь? Думаю, я до конца дней своих с ним не рассчитаюсь, о чем не преминула сообщить, но меня свято уверили, что его помощь мне — сущая ерунда. Этот клыкастый скрытник сослался на неоплатный долг передо мной всего народа лиебе за спасение и доставку в родные пенаты малолетнего наследника, но я была уверена, что причина его самоотверженности и запредельной взаимопомощи была совершенно другой. Зелин не озвучивал ее, не говорил высокопарных красивых слов о своих желаниях и чувствах, ничего не предлагал и не просил, но я прекрасно знала — он ждет и оставляет право выбора за мной и любое мое решение примет как должное. Только одно с радостью, другое — с сожалением и глубоко затаенной болью. Возможно, у нас с ним и могло что-то получиться, но вся проблема состоит в том, что этот благородный красавец с умопомрачительными огненными крыльями и завораживающими фиалковыми глазами слишком возвышен и спокоен. Он никогда не будет с упорством раненого кабана добиваться моей любви; не станет, включив запредельную мужскую фантазию, придумывать шокирующий сюрприз, дабы произвести на меня впечатление; никогда не психанет, если я не вовремя начну приставать с разными глупостями. Его любовь спокойна и глубока, словно лесное озеро, ею хорошо любоваться со стороны, но жалко тронуть зеркальную поверхность воды, чтобы не нарушить ненароком эту прекрасную идиллию. Я благодарна ему за чрезмерную заботу и трепетную нежность, которые он проявляет по отношению ко мне, вот только подобная любовь больше подошла бы какой-нибудь тихой скромной принцессе, смысл жизни которой и есть эта самая любовь. Но не мне. И Зелин об этом прекрасно знал, хоть и надеялся до последнего, ждал, что, уходя, я все-таки обернусь и брошусь ему на шею. А ведь сам даже ни разу не окликнул. А я ни разу не обернулась, хоть его умоляющий взгляд чуть не прожег мне в спине изрядную дыру. И только когда дорога резко свернула, милостиво освободив меня из-под прицела фиалковых глаз, я смогла расслабиться. Подобные прощания тяжелы для обоих.

Чем ближе я подходила к гостинице, тем сильнее у меня тряслись поджилки. От неизвестности и страха. Казалось бы, что тут такого? Это меня должны ждать с нетерпением и тревогой, просмотрев все глаза, а трясет — меня, даже голова немного кружится от волнения. Редкие в полуденный час прохожие, по большей части темные эльфы, спешившие по своим делам, искоса поглядывали на чужачку, но им было даже невдомек, что это я стала основной причиной смены власти в их царстве. Смерть Мурвинальха устраивала всех, тиран успел нагнать ужаса на большую часть своих подданных, а справиться с ним простым жителям было не под силу. Что же, хоть какая-то от меня польза.

Я сорвала веточку с первого попавшегося куста и принялась лихорадочно теребить ее, это немного успокаивало. Правильно говорят, руки заняты — голове легче.

Ворота гостиничного двора оказались настежь распахнуты, и у меня предательски екнуло сердце. А вдруг они не дождались и уехали? Но окрик отца, голос которого я не могла ни с кем перепутать, заставил облегченно расслабиться:

— Вы оба — ненормальные!

— На себя посмотри, почти месяц беспробудно пил, а теперь права качает. — Недовольное бурчание владыки я бы тоже узнала из тысячи.

— Не сметь собираться! — разорялся отец. — Я верю, что они придут! Не могут не прийти!

— Посмотри правде в глаза, Змей, — устало принялся объяснять мой свекор. — Уже почти полдень, а Зелиннэриан отвел нам именно этот срок. Чего ждать?

— Он сказал, что появится в любом случае!

— Но до сих пор не появился.

— Полоз, хоть ты скажи что-нибудь, а то молчишь как рыба об лед, — взмолился папашка, исчерпав все доступные ему доводы, и попытался найти поддержку у безучастного ко всему моего благоверного.

— Оставь мальчика в покое, не видишь, не до нас ему.

А Полозу действительно было не до них. В проеме ворот, уже совершенно не скрываясь и не считая нужным дальше подслушивать, стояла я, жутко нервничающая и смущенная.

— Полдень. — Больше мне в голову ничего умного не пришло сказать.

Отцы недоуменно повернулись на так некстати прозвучавшее слово с явным желанием придушить непрошеную кукушку, но тоже застыли, прервав свой прочувствованный диалог. Над гостиничным двором повисла звенящая тишина. Только лошадь облегченно всхрапнула, радуясь, что на нее перестали навешивать поклажу, и, цокая подковами по хорошо утрамбованной земле, протопала к ближайшей клумбе.