Огнетушитель для дракона
Шрифт:
По просёлочной дороге кто-то ехал. Со стороны человеческих жилищ. Пылевой смерч вихрился позади, как хвост гигантского павлина. И было в этой крохотной точке что-то такое до боли знакомое, что я немедленно заполз в кусты и высунул перископ для наблюдения.
Мир тут же провалился в непроглядную тьму, словно перископ всю ночь пролежал в лютиках. Перекинув зрение на фары, я огляделся. На трубе топорщилась Димина съёмная шкура, как огромный гриб чага на берёзе. Утреннюю тишину разорвал мой гневный гудок. Студент подскочил, широко зевнул, прикрыв рот ободранным кулаком.
– Ты чего разорался, Гор?
Внезапно Димин зевок перешел в сдавленный всё тем же кулаком вопль:
– Ё-моё!
Никак не могу понять, зачем он вот уже который раз заявляет о своем исключительном праве на эту букву русского алфавита? Я высунулся посмотреть, кто покушается на его собственность. Палец студента указывал на выросшее в размерах пятно.
– Это что ещё за чертовщина?!
Брыкнув перископом, я скинул заткнувшую обзор человеческую шкурку, настроил зрение и тоже в сердцах чертыхнулся.
По просёлочной дороге шла избушка.
Жёлтые куриные лапы шлёпали, поднимая клубы пыли. Бревна подпрыгивали в такт, рискуя развалиться на ходу, но неизменно укладывались в сруб. Печная труба, изображая паровозную, усердно пыхтела и весело гугукала бесхитростный мотивчик.
За дымовой завесой я не сразу разглядел лодку, пристроившуюся на скате крыши этак бочком, как парадный берет на голове бравого десантника. Над избушкой развевалась почерневшая от дыма, когда-то маскировочная армейская сеть, прицепленная к трубе, как фата мавританки. Дед Горыхрыч всегда тяготел к эклектике.
Пока избушка катилась к нам, я успел спросить Диму о ночной прогулке. Студент покраснел.
– Да я искал, откуда сестре позвонить.
– У тебя же есть телефон.
– После твоего ремонта не работает. Ну, я и продал его. И до сестры дозвонился из местной школы. Предупредил. И еды купил для нас.
– Еды? Зачем её покупать?
– Тут не все могут сырыми волками питаться, – отбрил студент. – А чего это такое к нам приближается?
– Понятия не имею, – буркнул я, страшно жалея, что куст в кювете слишком мал даже для медведя, не говоря уже о тракторе, в чьей иноформе меня угораздило встретить сегодняшний день с его сюрпризами. Я постарался стать как можно компактнее.
Дима начал было язвить по поводу складного, как нож, карманного трактора, но тут разглядел, на чём ехала передвижная избушка. Она остановилась, покачиваясь на морщинистых курьих лапах перед окаменевшим на обочине, как верстовой столб, человеком.
– Гой еси, добрый молодец, – разъехалось в приветливой улыбке сердечко, вырезанное в ставнях, закрывавших небольшое оконце с резным наличником.
– Еси… – выдохнул студент.
Лодка, высунув нос из-под сети, тоже вежливо улыбнулась в длинные усы:
– Здоровеньки булы.
– Булы, – откликнулся Дима, окончательно поверженный. Хотя, видит Ме, мог бы и привыкнуть за сутки нашего с ним общения, что мир далеко не таков, каким мнится людям.
– Ждравштвуй, человече! – снова поздоровалась избушка, на этот раз чревовещательски.
– И вам того же.
Колени студента подкосились, и он бухнулся на пятую точку.
Скрипнув, ставни оконца распахнулись, явив миру однозубую улыбку на сморщенном, как печёное яблоко, личике старушки. По логике предыдущих событий с двумя старейшинами должна путешествовать моя мама. Но не в таком же виде!
Нечёсаные седые лохмы бабули были перехвачены растрепанным, как воронье гнездо, венком из маков и сушёных васильков. Безукоризненно белая, расшитая древними рунами сорочка выглядывала из-под безрукавки, вывернутой медвежьим мехом наружу. С морщинистой коричневой шеи свисала нитка ярко-красных пластмассовых бус. Они смотрелись особенно кроваво рядом с ожерельем из белых птичьих черепов и чёрных когтей белого медведя.
Да, вряд ли царские сыщики узнают Гату Нагичну в такой чудовищной иноформе. Но одновременно я восхитился. Только в сказках драконы могли принимать человеческий облик, чтобы похитить, скажем, какую-нибудь аппетитную Забаву Путятишну. Так то же сказки! Неужели искусство мимикрии в людей существовало на самом деле? Мало того – до сих пор практикуется? А мама никогда мне не говорила. И я тут же обиделся: могла бы и научить родного сына. Или на такое чудо только чистокровные гималайские наги способны?
Узловатые пальцы бабки нетерпеливо барабанили по подоконнику длиннющими, завитыми винтом когтями, покрытыми алым лаком в тон пластику бус.
– Ну, чего уштавилша, невежда? Не штыдно так на женщину пялитша?! – бабка однозубо улыбнулась студенту, кокетливо поправляя венок. – Али нравлюшь?
– Д-да… – Дима машинально кивнул.
Меня покоробило: мама в этой отвратительной иноформе стала еще и невыносимо вульгарной.
– Во, Горыхрыч, шлыхал?! – бабка громыхнула кулаком по подоконнику так, что брёвна избушки подпрыгнули. – А ты штрахолюдиной обжывалша!
– Я не обзывался, – несколько сдавленно, словно уголком губ, проговорил правый ставень, зашевелив половинкой вырезанного сердечка. Левый ставень добавил: – Я всего лишь констатировал факт.
Бабка фыркнула так громко, что лепестки мака в венке, не выдержав акустического удара, осыпались кровавыми каплями, и оголившаяся головка цветка смотрела из центра морщинистого лба как третий глаз рака-отшельника. Длинные старушечьи когти в отместку проехались по подоконнику, оставив на дереве багрово вздувшиеся полосы.
Избушка болезненно кудахтнула, попыталась шлепнуть лапой по коварной бабкиной руке, но лишь заехала сама себе, надо полагать, по лбу с крохотным чердачным оконцем и чуть не опрокинулась, истерично кукарекая. Лапы ее растянулись в шпагат. Из ушибленного чердачного оконца вылетела с троекратным «ку-ку» механическая кукушка размером с кошку.
– Жовут-то тебя как, женишок? – безмятежно обратилась бабка к Диме, сидевшему на обочине, слегка покачиваясь, словно это ему прилетело по голове куриной лапой.