Огни на курганах
Шрифт:
Но где же сам мастер? У него было много детей, постоянно какие-то старые и молодые женщины полоскали холсты; где они? Пустынно и угрюмо, как выбитый глаз, глядела дыра в стене дома, и в ней запутался скомканный рваный ковер.
Новая стрелка пролетела мимо Спитамена, и тут он заметил на старом платане среди широких зубчатых листьев кудрявую головку мальчика. Он притаился за стволом и целился из самодельного лука деревянной лучинкой. Злые глазенки сверкали.
Спитамен подошел ближе, прикрывая лицо руками.
– Не подходи, а то убью, – пропищал ребенок.
– Подожди убивать, я друг твоего отца. Хочешь хлеба? – И Спитамен протянул ему сухую лепешку.
Мальчик схватил ее и стал жадно грызть, ворча, как звереныш, и вдруг заплакал. Слезы текли по щекам, и он утирал их грязным кулачком.
– Что с тобой, мальчуган, чего ты плачешь?
– Я боюсь здесь оставаться. Возьми меня с собой.
– Ты хочешь, чтобы я отвел тебя к отцу?
– Нет. Мой отец лежит в колодце, а мать – в пруду. Я их спрашивал, а они ничего не говорят. Их побросали туда злые яваны.
– Ладно, слезай. Я тебя поведу с собой. У меня есть осел, и ты поедешь на нем.
Мальчик, ловко цепляясь босыми ногами за кору дерева, спустился на землю.
– Теперь иди за мной и не отставай, пока яваны далеко.
Они направились вдоль забора и вышли за ворота к месту, где остался осел.
Трое яванов в медных шлемах с конскими хвостами стояли около осла, и один ощупывал мешки.
– Крупный ячмень, пригодится.
– Ты зачем бродишь по чужим домам? Грабить пришел? – крикнул другой явана, приподняв копье.
– Постой, не торопись его приканчивать. Мне он пригодится. Эй, варвар, есть ли вино?.. Хочу пить!.. – И македонец показал жестом, как он наливает и подносит чашу к губам.
– Я тебе сейчас найду его.
– Ты говоришь по-гречески? Да ведь ты будешь ценным слугой!
– Я ходил с караваном в Антиохию и там научился говорить на божественном языке эллинов.
Воин сдвинул шлем на затылок. Его лицо, заросшее густой курчавой бородой, сияло.
– Друзья! – крикнул он. – Мне привалило счастье. Я нашел себе хорошего раба. В него не придется вколачивать палкой наш язык.
Два других воина погнали осла.
– А у нас два мешка ячменя. Мы подкормим наших отощавших коней. Это поважнее твоего божественного языка.
– Ты, наверное, расторопный малый и сумеешь достать и ячменя для моего коня, и вина для меня. Ну-ка подойди сюда!
Македонец поднял щепку, ножом вырезал из нее квадратную дощечку, провертел дырочку и вдел красную нитку.
На дощечке он нацарапал свое имя: «Берда». Затем он крепко схватил ухо Спитамена, оттянул его и, прорезав концом ножа, продел нитку и завязал узелком.
– Теперь ты можешь быть спокоен: никто тебя у меня не отнимет. Так всем и говори, что ты раб Берды, конного копейщика.
Спитамен стоял совершенно спокойно, и смуглое лицо не дрогнуло, когда Берда прорезывал ему ухо. Он сказал:
– Ты хотел вина. Здесь есть погреб. Хозяин был гостеприимным и не раз угощал меня. Я, наверное, еще там найду кувшин старого вина.
– Пойдем, я выпью за доброе начало твоей верной мне службы.
Спитамен прошел двор, раскидал ворох старых листьев и откинул небольшую квадратную дверь. В глубине показались стоптанные ступеньки.
Он спокойно спустился в погреб.
– Есть! – донесся из глубины его голос. – Очень большие кувшины, в рост человека; надо перелить, а одному не справиться.
– Сейчас приду, – сказал Берда, прислонил к дереву копье и, положив ладонь на рукоять меча, тоже спустился в погреб.
Мальчик стоял в стороне, спрятавшись за дерево, и ждал возвращения явана и нового друга. Спитамен вышел один. Он тяжело дышал: в руке он держал небольшой пустой кувшин.
– А где явана? – спросил мальчик.
– Ему понравилось вино, и он там остался пить его, а потом будет там же спать. – Спитамен прикрыл дверь и снова засыпал ее листьями. – Теперь пойдем скорее, если ты хочешь, чтобы я накормил тебя.
Оба пошли по узкой извитой улице. В окровавленном ухе Спитамена болталась дощечка. Навстречу попадались воины.
– Есть вино? – спрашивали они, хватая кувшин.
– Ищу для Берды, – отвечал Спитамен и направился дальше к середине города.
Главная улица, прорезавшая весь город, обычно полная народа, теперь была пустынна. Кое-где шли одинокие жители, прижимаясь к стенам. Несколько лавок было открыто, и возле них толпились македонцы. Они принесли большие узлы, и важные купцы [150] невозмутимо разворачивали цветные одежды, шерстяные плащи, длинные покрывала и складывали их в кучи.
150
За армией македонцев шла следом свора многочисленных купцов, которые скупали у воинов награбленные вещи и отправляли в другие города для перепродажи.
Купцы платили за эти награбленные вещи серебряными и бронзовыми монетами.
– Хочешь, дам один дарик?
– Один дарик за пять одежд? Да каждая хламида стоит четыре дарика! – кричали воины.
– Не хочешь, бери назад. У меня так много одежд, что я больше не могу покупать. Да вдобавок твои одежды в кровяных пятнах. Кто теперь их купит у меня?
В середине города, около ворот цитадели, на каменных выступах сидели часовые и метали кости. Спитамен заметил, что македонский гарнизон был незначителен – всего было, может быть, две-три сотни пеших и конных. Вся македонская армия двинулась дальше на восток грабить другие согдские города.
От цитадели дорога шла по мосту через глубокий ров, огибавший полукругом старые стены. Дальше начиналась самая густонаселенная часть города, где уже садов почти не было, а плоские крыши домиков лепились одна над другой бесконечной лестницей. Половина домов была разрушена пожарами, вспыхнувшими во время разгрома Мараканды македонцами, и в разных местах обугленные пепелища еще дымились. Обезумевшие старухи и истощенные дети бродили среди развалин, рылись в мусоре, отыскивая себе еду и вытаскивая обгорелые тряпки.