Огонь и ветер
Шрифт:
— Взяли. Тебе охота его сматывать и обратно запихивать? Нет? Тогда лови.
Решётка, наконец, уехала в сторону, и в отверстии показалась голова Брида — подвязанные запылённым носовым платком волосы, недовольное лицо. Он высунулся чуть дальше, и тут ему, кажется, дали сзади пинка — Ри едва успел подставить руки.
— Ещё раз так сделаешь, урою, — пообещал Брид.
— А ты мне на руку наступил, когда я спал… О, Ит, здорово! — Тринадцатый высунулся из отверстия. — Хорошо, что ты добрался. Так, мы сегодня спать к тебе.
— Это почему? — ревниво спросил Ри.
— Потому что он лежит смирно, в одеяло не заворачивается и руками не размахивает, — объяснил Тринадцатый. —
— Ну, да, — Ри понурился. — Что правда, то правда. На спинке дивана они от меня уже спасались.
Оба Мотылька стояли на полу и отряхивали запылившуюся одежду. Ит присел на корточки рядом, пожал им руки. Мальчишки, как звала их покойная ныне Джессика, за прошедшие годы почти не изменились, разве что суровости на лицах прибавилось да черты как-то острее стали. А так — всё то же. Рост — семьдесят сантиметров, пропорции ближе к гермо, чем к человеку; тонкие андрогинные фигурки, и у одного, и у второго длинные волосы, у Брида — оттенка благородной меди, у Тринадцатого — угольно-чёрные… невероятные создания давным-давно умершего скульптора рауф, сумевшего соединить живое и неживое, и гениального дракона по имени Кэс, Мастера Инструментов, который сумел сделать неживые тела — живыми.
Невероятные-то невероятные, но… Например, осенью они мёрзнут. И спать любят у кого-нибудь под боком — вот только у Ри после смерти Джессики с головой стало неважно, а со сном и вовсе плохо, и был уже случай, когда он едва не пришиб Брида среди ночи… Когда батареи включат, они перетащат свою диванную подушку к батарее, но пока что спать для них — ужасное мучение.
Они маленькие. Слишком маленькие, слишком хрупкие, слишком беззащитные для этого мира. Ну, не совсем, конечно, беззащитные, но им всё-таки тяжело приходится, потому что Кэс как-то не планировал, когда переделывал тела, что им придётся уже даже не жить, а выживать в пустой квартире при плюс пятнадцати, в октябре… да ещё обогреватель, зараза, сгорел, да так, что не починишь, а к газу их Ри и близко не подпустит, потому что он ужасно за них боится.
Из-за того, что они — единственные оставшиеся от его семьи. От тех, кого он считал своей семьёй…
Давно уже нет на свете ни Мастера Криди, ни тихого Рокори; и пёс Джей, которого все так любили и который прожил тридцать пять лет, тоже ушёл туда, куда уходят все любимые животные; и Джесс нет… только они и остались. И Ри над ними трясётся, и переживает, и ревнует — пусть даже к Иту, но всё равно ревнует, потому что они уже давно часть его, как были раньше — частью её.
— Джема хотите? — предложил Ри.
— Хотим, — оживился Тринадцатый. — Ещё бы чаю хорошо. А то чахлый чихает.
— И зачем ты меня сдал? — с упрёком спросил Брид. — Аспирина на ночь съем, и вся недолга.
— Ладно, — кивнул Ри. — Ну чего? Какие планы? Перекусим и поедем?
— Ну а как же, — покивал Ит. — Кладбище до какого часа?
— То ли до пяти, то ли до шести. Сейчас соображу… Так, сегодня пятница. Так что до шести, точно, — Ри кивнул. — Ит, тащи еду. Поесть надо, там ни одного кафе поблизости нет.
— Да уж, какой дурак пойдёт в кафе рядом с кладбищем, — покивал Ит. — Хотя… около Миусов есть.
— Если я правильно понял, там вообще мало кто знает, что за забором. Тем более что Миусы в центре города, а это…
— Вообще да, — кивнул Ит. — Да и таблички нет. Может, и не знают. Мелкие, вам картошки сколько?
— Одну на двоих, если она средняя, — Тринадцатый глянул на Брида. — Ну или по одной…
— Вы не съедите по одной, куда вам, — отмахнулся Ри.
— Просиди трое суток в вентиляции, — огрызнулся Брид. — И я на тебя посмотрю,
…У них получилась какая-то помесь завтрака и обеда — споро нажарили колбасы, наварили картошки, а на десерт получились вкусные бутерброды с джемом. Кильку решили оставить на вечер, полбатона колбасы — тоже.
Поев, засобирались. Было уже одиннадцать утра, а дорога предстояла дальняя — больше двух часов в одну сторону. Джессику похоронили на Покровском кладбище, за городом, без ведома Ри — и тот, узнав об этом, едва выйдя из одного шока, чуть было не рухнул во второй. Кир тогда спас, потому что был рядом, Скрипач с Итом метались по городу в полной растерянности; они, конечно, ожидали любой подлости, что от Службы, что от некоторых из представителей местных властей, но чтобы такое… Джессику, их Джессику в тайне от них зарыли; без нормальной церемонии, кремировав, увезли куда-то, и никто не знал, куда… какой сволочью и тварью надо быть, чтобы сделать такое с человеком — у них в головах это не укладывалось, что тогда, что сейчас… Всё тогда слилось воедино, в какую-то непередаваемую кашу. Промозглый, совсем как нынешний, октябрь, хмурые, равнодушные лица, «бензобак взорвался, просто несчастный случай, дело не будем открывать»… «это вы кому угодно можете рассказывать кроме нас, мы всю жизнь с этим всем проработали, взорвали катер, взорвали, понимаете?! открывайте дело, вашу мать!», «товарищ Соградо, не орите и не лезьте в это всё, если вам самому шкура дорога». Гатчина, Покровское кладбище, маленький унылый холмик желтоватой глинистой земли; табличка с намалёванной синей краской надписью — итог недельных поисков; отупевший от горя Ри, неподвижно стоящий под дождём и бессильно опустивший руки…
Прочь, прочь это всё, думал Ит, но воспоминания несли дальше — и сопротивляться им не было никакой возможности.
…Брид и Тринадцатый залезли в рюкзак Ри, прихватив с собой один из его зимних свитеров и поплотнее в него закутавшись; Иту достался рюкзак с водкой и цветами. До вокзала добрались пешком и удачно сели в последнюю перед перерывом электричку — на Гатчину проще всего было добираться местным поездом, — и как только сели, небо стало проясняться, вскоре тёмные облака разошлись, и выглянуло холодное осеннее солнце.
— Как всегда, — печально улыбнулся Ри. — Она как всегда… знает, что я к ней. Радуется.
Ит кивнул. Да, за двадцать лет почти каждый раз так получалось — когда они ехали к Джессике, почему-то менялась погода. Может, она видит Ри откуда-то с неба, может, тоже очень по нему тоскует и разводит облака, чтобы сказать ему вечное, желанное — «я люблю тебя»…
От вокзальной площади ходил автобус, который сначала полчаса ждали, потом — полчаса ехали. Ри хотел открыть водку, чтобы погреться, но Ит не разрешил, у него насчёт церемоний и примет были свои законы, нарушать которые он ни в коем случае не желал.
Чёрный кованый заборчик, мраморная плита — и ещё одно улыбающееся родное лицо, которому теперь суждено улыбаться лишь с этой плиты. Снова кольнуло ощущением дичайшей несправедливости и неправильности происходящего.
«Так не должно быть, ни с кем не должно быть, так вообще не должно было быть, изначально, и будь я проклят, и будь проклят тот день сто двадцать с лишним лет назад, когда Скрипач сказал этот бред про лопату, а он, Ит, с пьяных глаз психанул и долбанул по себе так, что случайно пробил сюда дорогу, и будь проклята эта Терра-ноль, из-за которой одни беды, и будь проклят я, потому что, не будь меня, у всех всё было бы иначе, даже у Берты, и у неё всё было бы иначе, потому что она, наверное, прожила жизнь иную, и, возможно, даже счастливую, как знать».