Огородник и его кот
Шрифт:
– А если излучателем его? А, Огородник?
Сам-то я всего один раз стрельнул из излучателя. Когда учился.
Морщится.
– Попробовать можно. Только к чему заряды тратить? У вас… у нас итак зарядов мало. Подождать, пока он уберется, и все дела.
Это он верно говорит. Зарядов мало. Таракан мне сказал: «Зря пальнешь – душу выну». Злобный человек.
Голова сделалась как бомба. Еще чуток – и взорвется. Отчего ж мне плохо так? Зачем я тут заболел?
– Ладно. Переждем.
Я так сказал, а сам думаю: «Если не уберется, опять же хорошо. Тогда
Мне как-то неспокойно. Опять закуриваю – на еще один пырх зажигалочки хватило. Сижу, пыхаю. Голова не проходит. Бычок ладошниковый мне пальцы жжет… Вышвыриваю бычок – вот, кончилось когда хорошо, началось когда потерпеть. Курева уже не запалишь. Тридцать минут до конца смены у нас с Огородником. Потом Протез со Стоунбриджем придут, да. Будут возиться. Стоунбриджа мне жалко, он добрый и он старый. Может, слазить за него? Если людак ушел уже. Как там, думаю, парень мой пятнистый? Примочки-то Огородник у меня еще не снял. В смысле – из-за ушей. Вот. Смотрю. Вот он, людак. Завозился чего-то. В канаве своей машинку какую-то настраивает. В смысле, железку. Нет, не пофартило сменщикам, значит. Не повезло. Полезут вниз. Ну, пускай. Ничего. Грязь еще никого не убивала.
Чего ж он там возится, людак этот? А? Теперь его хорошо видно. Наполовину вылез из укрывища своего. Страшный: безволосый, нос провалился, дыра вместо носа… а еще очень тощий – кожа да кости… И машинку свою на нас наставляет… Вот. Зачем это?
Ой-ой!
Меня пробрало: это ж не только я его сейчас вижу, это ж он на меня тоже глядит! Все видит!
Ужасно страшно мне сделалось. И я спокойным таким голосом говорю Огороднику:
– Он… людак… вроде как целится?
– Не бойся. Из чего ему целиться? Откуда у него такое оружие, чтоб издалека целиться? Такого и у вас-то… у нас… раз два и обчелся.
Откуда Огородник узнал, что я боюсь? Я же спокойно так с ним говорил? Да?
– Ладно. Дай-ка я посмотрю… на всякий случай. – И тянется к этим штучкам за ушами, хочет снять уже.
И все-таки почем он знает, что я боюсь? Откуда…
Тут нас с Огородником пришкварило.
Рядом с раскуроченной амфибией был такой ком из старых труб, уже не поймешь, для чего он. Вот. И он, этот ком трубный, ка-ак жахнет во все стороны! И огня – море! И жар страшный! Я за щеку с той стороны схватился, где жахнуло, – будто горячую сковороду к щеке приложили! Больно.
Не пойму ничего. Секунду сидел, не страшно, нет. Вовсе я не испугался, просто не понял ничего. Я знаю, когда я испугался, а когда нет.
А Огородник хитрый сразу все понял. Правда, это я потом сообразил, что Огородник сразу все понял. Развернулся и пинка мне такого вмазал! Я как щепка из амфибии вылетел.
И тут у меня в голове помутилось, перед глазами почернело, а за ушами такая боль взялась, хоть помирай. Точно там боль была, где фитюльки от прицела крепились, и еще в затылке. И глаза заболели – где-то внутри, глубоко, будто их прямо из мозгов моих кто-то внутрь за веревочки дернул…
Я кричу, я по земле катаюсь. Мордой в самую грязь хлюпнул. Слезы брызжут, с дождевыми каплями мешаются и с водой из лужи. Никак не проходит, только еще хуже стало. Я руками за глаза схватился, мну их, тру, чешу… А их бы выдрать оба!
Опять рядышком потеплело – я под горячую волну попал. Ну да мне не до того. Я Огородника зову, он мне должен помочь! А Огородник в ответ кричит:
– Сейчас, Капрал! Сейчас! Потерпи секунду, сейчас я! Потерпи, парень!
И ругается по-своему, по-русски. Я их языка не знаю, я только слышу, что ругается он долго, и крепко, видно, забирает. Чего он не идет ко мне?
Я уж помирать собрался.
Один раз я глаза разодрал маленько. Вижу – Огородник у излучателя сгорбатился, лупит вовсю. Серьезный – страсть. Деловой, ловко у него получается. Вот издалека опять огонь прилетел. Целый шарик огня о передок амфибный разбился, пламенные крошки в разные стороны – порск! Опять мне тепло…
Тут глаза совсем слезами застлало. И больно, больно!
Ругается мой Огородник.
А я концы отдаю.
Бамс! Совсем отключился…
…Огородник получил волдырь на лоб. Так его огнем людачьим подпекло. Из машинки. И на щеку второй волдырь приспел.
Потом уже я своим умом дошел, зачем Огородник пинка мне зарядил. Если б не зарядил, пекся б я вместе с ним. Может и до смерти сгорел бы.
Вот, я очнулся. Мне хорошо. Ничего не болит. Только муторно, и какой-то я свинцовый. Огородник сказал чуть погодя, что была у него дрянь от боли… от шока от болевого – он сказал. И Огородник мне такой дряни не пожалел, вколол. А после нее всегда, говорит, тяжелеет народ. Такая вещь. Я очнулся, да. Он на мне сидит и меня же по роже хлещет.
Я заворочался. Язык едва слушается, пальцы совсем не слушаются.
– Не хлещи, гад! – говорю ему.
– Жив-в-о-ой! – орет Огородник.
– Слезь, гад. Тяжело.
Слез.
– Ты… ты… извини меня. Не рассчитал. Старый стал. Ни рожна не помню уже… Прости меня, парень.
– Чего еще?
А сам я едва соображаю.
Огородник рассказывает: не надо было ему прицел от излучателя на меня вешать. Совсем не надо. Вот. Без привычки, говорит, да еще слабый человек, да еще голодный, да еще если снять рывком, так и концы отдать можно. Запросто.
Выходит, он меня от смерти спас, он же чуть в гроб не вогнал. Такие дела. Ну, тогда я без соображения был, потом додумал. Да и ладно. Жив же я. Чего еще?
А в тот раз я ему только сказал:
– Я не слабый.
– Да, да! Ты не слабый! Ты просто ослаб чуток.
Я подумал и добавил, чтоб он не зазнавался:
– И я не голодный.
– Верно, верно! Ты не голодный, просто ешь мало.
Точно. Едим мы тут не очень-то. А когда терранских пайков не было, уже собирались загнуться всем Поселком. Хеббер загнулся. Бритая Лу загнулась. Я сам мало не загнулся. К тому шло. А с пайками жить можно. В смысле, не помирать. С пайками – совсем другое дело. Но и с пайками жиров на ребрах не нарастишь.